Еще одна печать. Известие пришло от Уриэля. Ему было откровение, что должен он в сосуд облечься и спуститься. Не по нраву ему пришелся такой расклад, ибо людей он считает недостойными. Пришлось напомнить ему о долге, смирении и неоспоримости приказа.
31 октября 2008 г.
Мы на осадном положении. Мне стало ведомо, что сорваны печати числом двадцать девять. Почти половина. И следующей станет воскрешение Самайна.
Уриэль сам не свой. Сегодня мы встретились на крыше старого, заброшенного храма – он любит символические, мрачные места. Холодный ветер, рвущий одежду и обжигающий щеки, узкий конек и скользкая, раскрошенная временем черепица. Уриэль появился в обличье новом и сразу разговор завел о том, что нужно сохранить печать любой ценой.
"Мы больше не имеем права медлить, не предпринимая решительных действий для усмирения Лилит! Прискорбно то, что вынуждены мы уничтожить город, но смерть ведьмы, покусившейся на воскрешение Самайна, должна последовать незамедлительно!"
"Нам дан приказ о подчинении Дину".
Уриэль кривится. Он людей терпеть не может. Я вижу, как ветер треплет его крылья.
"О подчинении? Да кто он такой, чтобы елозить перед ним на брюхе? Что нам важнее: печати или слова глупца, который ни черта не смыслит в происходящем?!"
"Сие испытание, Уриэль, и ты прекрасно знаешь, что мы лишь наблюдатели…"
"Довольно. Мы теряем время!" – Он встает. И глядя на него, скользящего по краю, я понимаю, насколько мы не люди.
"Что ты сделаешь? Сожжешь весь город?"
"Мне не впервой".
"Одумайся. Ты рвешься в бой, и мне понятен твой гнев и рвенье. Но подчиняешься ты мне, а не наоборот, и будет так, как я решу. А я решил иначе".
Уриэль злится.
"Сентиментальность, брат мой, не лучший твой союзник. Когда-нибудь она сослужит тебе дурную службу".
"Я не сентиментален. Я лишь выполняю волю…"
Но Уриэль уже не слышит. Тихий шелест крыльев растворяется в ночи.
Сентиментальность… Возможно, мне симпатизирует стремленье Дина бросать вызов и бороться до последнего, его вера в собственные силы, его жажда уберечь собратьев от гибели, когда есть хоть малейший шанс помочь. Для него важнее жизнь невинных, чем справедливые приказы, идущие с Небес, чем все печати, взломанные Лилит. Его правда отличается от нашей. Он самонадеян, его гонор раздражает Уриэля, но… я молился о том, чтобы Дин нам не позволил убивать... И как бы все ни обернулось этой ночью, я теперь спокоен.
1 РЅРѕСЏР±СЂСЏ 2008 Рі.
Мы, ангелы, - орудие. Люди - принадлежат себе. Не должен я идти на поводу у размышлений, не для того меня призвали, не тому учили, не таким создали. Однако близость тех, кто раз за разом нарушает привычную картину мира, кто, кажется, готов оспаривать любой приказ, любую волю, будь она хоть трижды справедлива, кто поступает наперекор и требует ответов на вопросы, которых даже задавать не должен, лишает меня покоя. И я ловлю себя на том, что ненароком сравнивать я начал себя и их, себя и Уриэля, себя и тех, кто бьется на других полях сраженья.
Мне поступило первое предупреждение сегодня. Я не сберег печать, решившись испытать вверенного мне человека. Мне приказали слушаться его, и я послушался. Я поступил, как он. А мог бы поступить иначе... Сдается мне, там, наверху, не могут разобраться, кто главнее. Когда предупреждения достигнут счета трех... неведомо мне, что тогда случится: буду ли я смещен, придет ли на мое место кто-то более достойный или же подвергнусь наказанию и продолжу начатое. К чему об этом размышлять? Я верен моему Отцу, всегда был верен. Я сделал так, как мне велела совесть, и был бы разочарован, если бы Дин принял ультиматум и с легкостью оставил город на погибель. Но откуда ведомо мне, что такое совесть? Разве она - не удел людей? Я от рождения ее лишен. Чья это совесть? Что вообще заставило меня пуститься в размышления сии?
Возможно, прав был Уриэль, когда не жаждал вхожденья в мир людей. С людьми мы говорим на разных языках и никогда не найдем понимания. Чтобы общаться с ними, нужно либо принимать их образ мыслей, либо действовать при помощи давления, вызова, приказа, унижений. Я не готов пойти на второе, ведь люди - Божьи создания, и если созданы они такими: из противоречий, чувств, желаний, совести, пороков и сомнений - значит, на то Его благоволенье, значит, именно это в них и ценно, и мне придется искать другой путь. Внять им и постараться вникнуть в суть суждений их.
16 РЅРѕСЏР±СЂСЏ 2008 Рі.
Я выбрал странный способ. На фоне всех несчастий и сражений, что ведутся за печати, мое сегодняшнее состояние и поведение выглядит нелепым.
Дин вспылил от очередного моего появления.
"Не подходи так близко, не дыши в затылок, не выпрыгивай, как чертик из табакерки! Сколько можно повторять! Личное пространство, парень! И хватит уже на меня таращиться!"
Я собирался внушить ему, насколько страшно то, что происходит с его братом. Но не успел сказать ни слова. Он заявил, что не расположен к разговорам и что я должен убраться, если мне нечего поведать о Лилит и цели той, что мы преследуем.
Он вышел, хлопнув дверью, и я до сих пор в недоумении, зачем последовал за ним.
Мы шли по ночной улице. Я пребывал в раздумьях и от этого, наверное, стал рассеян, потому что замерцали фонари и вывески, включились автомобильные сирены и что-то с дребезгом разбилось. Кажется, оконное стекло.
"Хорошо хоть кровь не хлещет из ушей", - промолвил Дин, и мне послышался сарказм в его словах.
"Намерения я не имею причинять неудобства тебе или другим ", - ответил я: "Это всего лишь рябь..."
"Вот я и говорю: ты монстр. Ничем не лучше тварей, которых мы убиваем на охоте".
"Зависит от того, во что ты веришь, Дин, и кем сам меня считаешь".
"Еще не каждой твари по зубам уничтожить целый город, а вы сделали бы это, глазом не моргнув".
"Понять ты должен, что в этом нет моей воли, я лишь посредник Господа..."
"Стало быть, твой Бог куда чудовищнее самой жуткой адской твари".
"Не святотатствуй. Я молился, чтобы ты встал против Уриэля".
Дин молчит. Смотрит на меня, забыв о рамках личного пространства.
"А знаешь, из тебя бы получился человек", - говорит он наконец: "Немного сострадания, немного любви к ближнему, немного собственных мозгов - и хоть на выставку с табличкой "Смертный"!"
"Напрасно обольщаешься ты, Дин. У меня свой путь, и он бесконечно далек от..."
"Вот это точно", - он перебивает, и в голосе его мелькает что-то сродни горечи: "Вам всем недостает человечности. Хотя я мог бы показать тебе кое-что. Ты ведь можешь позволить этому телу чувствовать? Боль? Холод? Голод?" - Дин продолжает перечислять, пока я не вскидываю руку, остановив его.
"К чему сие? Достаточно я ведаю, чтоб не польститься на мирские ощущенья".
"Сейчас посмотрим. Пошли", - упрямо бросает он.
Ребячество.
"Ешь".
Что? Гамбургер? Сыр, ветчина, салат и соус? В ночном кафе мерцает свет, и в окнах, выходящих на парковку, я на мгновение замечаю отраженье темных крыльев.
Ребячество. Но Дин настойчив, как будто от того, проглочу я этот кусок хлеба или нет, зависит больше, чем доступно сейчас моему пониманью. Как будто я не ел до этого десятки раз!
Нет.
Все-таки не ел.
Или ел, но совсем не то.
Не знаю, как подобрать название тому, что чувствую. Блаженство? Только Небеса способны даровать его. Но если не блаженство, что тогда? Как будто жизненная тайна внезапно приоткрылась мне.
"Когда ты ел в последний раз?" – спрашивает Дин.
"Не помню", - истинная правда: "Недели три назад".
Я отодвигаю пустую тарелку и ловлю на себе взгляд, насмешливый, имеющий намерение смутить. До чего же он наивен и самонадеян.
"Ты мнишь, будто человеческая пища сотворит из меня человека, Дин? Ты заблуждаешься".
Он так кривится, словно на язык ему попало что-то гадкое.
"Я просто хочу, чтобы ты прекратил захламлять мне мозги своей божественной мутью, Кас. Ты не у себя на облачке. Вот и веди себя... по-человечески".
А мне сдается, я и так перешагнул все возможные пороги!
Продолжение следует...
