ЧЕРТ
Историю эту рассказал мне мой отец. От кого, в свою очередь, он слышал ее - не знаю, но истинность его рассказа подтверждают и реальные названия деревень, теперь уже обезлюдевших, вымерших, и та самая дорога, год от года все больше зарастающая травой, и старый, расщепленный грозой дуб возле нее...
Случилось это в наших краях после гражданской войны, в конце двадцатых годов или в начале тридцатых - теперь уж никто точно не упомнит. Один мужик, назову его Иваном, засиделся как-то в гостях у родни в соседней деревне. За разговорами, выпивкой и закуской не заметили, как скатилось к ощетинившемуся лесом горизонту неяркое зимнее солнце, и когда он засобирался домой, было уже сумрачно. Да еще поднялся тут колючий ветер и потащил шуршащие полотнища поземки по затвердевшему насту.
Родственники стали отговаривать Ивана, оставайся, мол, у нас - переночуешь, а с утра домой пойдешь...
- Слышь, Иван! Ну, куда ты сейчас?.. На ночь глядя... - с трудом выговорил раскрасневшийся свекор. Он был изрядно пьян и, чтобы удержаться на ногах, привалился к дверному косяку и осоловело следил, как Иван пытается засунуть ногу в валенок. Нога не лезла, валенок мялся, падал.
- Вань, оставайся, правда, - игриво сказала Нинка, - заночуешь, я тебе рядом с собой постелю.
- Это как это так? - погрозил ей пальцем Сенька - двоюродный брат Ивана. - Ты моя жена!
- Ой, ладно тебе! - отмахнулась Нинка и пренебрежительно фыркнула.
- Надо! - сказал Иван и икнул.
- Чего надо-то, Вань?
- Домой надо!
- Ну, куда ты сейчас, Иван? - свекор пошатнулся и, чтоб устоять на ногах, схватился за тулуп, что висел на гвоздике, вбитом в стену возле двери. - Ку-уда? - нараспев повторил он и пошевелил кустистыми бровями.
- Жена ждет! - сказал Иван.
- Вань! А может и не ждет уже?
- Ждет! Я обещал... - Иван наконец-то обул одну ногу, - обещал воротиться.
- А может я ее заменю, - Нинка толкнула его в бок, и Иван чуть не упал.
- Тихо! - сказал он, сосредоточенно устанавливая валенок перед собой.
- Тихо! - цыкнул на жену Сенька.
- Ну куда ты в такую темь? - все вопрошал пьяный свекор. - Куда? Замерзнешь нахрен! - он матюгнулся, сорвал со стены тулуп и бросил его на пол.
- Сень, может проводить его?
- А назад как?
- Ой, Сень, - темно ведь. А идти-то скоко!
- Дойду! - сказал Иван, пытаясь выдернуть тулуп из-под ног свекра...
Уперся Иван и ни в какую: жене обещал сегодня вернуться, надо идти. С пьяным спорить бесполезно, дружными усилиями укутали его потеплее, на улицу вывели - он, вроде, на морозе протрезвел немного.
Надо сказать, что в те времена дороги были укатанные, сани ходили часто, в деревнях народу много жило, да и деревень-то было куда больше, чем сейчас. Сбиться с наезженного пути было практически невозможно, да и деревня, куда направлялся Иван, располагалась всего-то в часе ходьбы, и поэтому родственники за Ивана особо не переживали, проводили его до околицы и со спокойной душой вернулись в избу.
А Иван пошел по санной колее к себе домой.
Шагает час, другой, а дорога все не кончается. Трезвый бы остановился, да призадумался, а пьяному все нипочем, знай себе обутые в валенки ноги переставляет, да колючему ветру в такт подсвистывает, подпевает.
- Ой мороз-мороз, не морозь меня! У меня жена, напою коня... Тьфу, черт! Как там?.. Не морозь меня, моего коня. У меня жена, ой, ревнивая... А ведь точно! Ревнивая! Лизавета! Я иду!
Через некоторое время догоняет его неказистый мужичишко - в рваном зипуне, небритый, шапка-треух по самые глаза натянута. Слово за слово, разговорились.
- ...с Полежайки иду. Родственники у меня там. Я ведь сам оттуда, а в Лазарцево перебрался, когда женился... Эх, жена - Лизавета! - Иван развел руки, словно готовясь обнять дорогую жену.
Мужичишко передернул плечами:
- Вот завернул трескучий!
- Да уж. Морозит, дай Бог.
- Тьфу!
- Чего ты?
- Да так...
- А сам-то откуда? Живешь где?
- Рядышком. Недалече мы живем.
- Куда идешь?
- По-пути нам с тобой.
- Эх, холодно! Сугреву бы сейчас! Не взял, дурень, с собой-то...
Попутчик из-за отворота одежды показывает бутылку самогона и предлагает Ивану выпить за знакомство. Тот, конечно, согласился - не дурак. Сошли они с дороги, притоптали снег возле одиноко стоящего среди заснеженного поля дуба, сели, спрятавшись за толстым стволом от ветра. Мужичишко шмот сала достал, стаканы, разлил по первой. Выпили. Поговорили. Не мешкая, выпили по-второй. Хорошо стало Ивану. По телу горячая волна прошла, вспотел Иван - расстегнулся, морозным воздухом дышит.
Сидят дальше. А солнца уже давно не видать, только над дальним лесом красная тусклая полоса в облаках отсвечивает, да луна снег серебрит.
- Ну, давай еще по одной, что ли?
- Давай!..
Глянул тут Иван на бутылку, а она как была полная, так полная и осталась, словно и не разливали из нее.
Жутко стало Ивану. Посмотрел он на соседа и показалось ему, что тот как будто расплывается, и, будто, не лицо у него, а козлиная морда с поросячьим рылом, и не зипун на нем, а шерсть это в колтун свалялась, и стакан-то он не в руке держит, а копытом зажимает.
Почуял неладное Иван. Хочет перекреститься - рука не поднимается, молитву прочитать - да лишь губами беззвучно шлепает. Протрезвел от страха Иван, рад бы убежать, но ноги словно затекли - не держат, совсем занемели.
А мужичишко знай себе разливает и лошадиными зубами щериться.
- Что ж ты, Иван, замолчал-то? На-ко бери. Пей!.. Хорошо пойло! Продирает, словно пламя адово. А?..
Тут Ивана будто прорвало. Имя Божье вспомнил, перекрестился через силу неистово - и все в один миг пропало. Сидит Иван возле дуба в одиночестве, снег вокруг истоптан, а в руке, вместо стакана, катыш лошадиного навоза держит.
- Спаси, сохрани, Господи! Спаси, сохрани!..
Говорят, после этого случая Иван пить совсем бросил.
