Наверное, в аду меня уже ждут. Никогда еще смерть не подходила так близко.
Своим сломанным носом, под которым медленно расползается грязно-алая клякса крови, я ощущаю резкое зловоние из пасти грядущей гибели. Ноги меня не слушаются. Если вас волокут по земле, держа за волосы, вы поймете, о чем я. Они, как надломленные ветки иссохшего кустарника, способны лишь безвольно болтаться. К джинсам, как и к порванной куртке, прилипает грязь, и если по нелепой случайности я все-таки останусь жив, дома меня ждет большая стирка. Руками я пытаюсь ослабить хватку тех клешней, что вцепились мне в волосы. Из расстегнутой рубашки виднеется мой посиневший от пинков и ударов живот. Я чувствую приступ легкого удушья.
Все тело ломит от внезапно возникшей боли. Еще десять минут назад я вел спокойную и беззаботную жизнь, а теперь вопрос о самом моем существовании поставлен под сомнение.
На платформе меня будут ждать теплая постель и кружка горячего шоколада. Моим приютом станет скамейка, чья краска давно уже облупилась. Я укроюсь верблюжьим пледом и попивая из кружки, буду ждать своего поезда. То место, куда я попаду после расправы – переходный пункт, зал ожидания, где я узнаю на какой круг ада мне уготовано спуститься. Поезд прибудет ровно тогда, когда вердикт уже будет вынесен. А пока этого не случилось, пока я еще даже не умер, мне приходится выносить сущие муки, будучи запертым в своей теперь ненавистной телесной оболочке.
Краем глаза я успеваю заметить, что мой недоброжелатель тащит меня к дереву. Это ива. Ее пожелтевшие листья давно опали, смешавшись с сухой травой и грязью. Тяжелые ботинки моего убийцы втаптывают их поглубже в землю.
Из-под моих кроссовок клубами поднимается пыль. Я пытаюсь дергаться, но все мои телодвижения безрезультатны. Удары по голове и торсу сильно измотали меня, я как баркас, паруса которого изодраны пушечными ядрами проплывающего мимо фрегата.
Меня, словно труп, привязанный к колеснице Гектора из гомеровской «Илиады», волочат по земле детского дворика, мимо качелей и сырой от недавнего дождя песочницы. Ветер заставляет цепи качелей издавать пронзительный скрип, от чего мне становится еще страшнее.
Небо. Нет, это даже небом не назовешь. Кто-то рассыпал крупицы грязного снега по потолку мироздания, и теперь возможно последнее, что я увижу, это чертовы серые тучи. Дождь, пусть даже самый мелкий, будет весьма некстати.
А ведь все могло быть совсем иначе, если бы я не пожадничал пару монет на автобус. Помимо того, кто своей сильной рукой тащит меня за волосы, неподалеку от нас неторопливо идет его соратник. Он тоже бил меня. Сейчас он неспешно курит, временами прислоняя свои губы к горлышку бутылки пива. Прядь грязных волос сползает ему на лоб, прикрывая хаотично расположенные на нем угри, тем не менее, незнакомец выглядит еще более омерзительно. Он то и дело посмеивается. Из их разговора я понял, что того, кто тащит меня, зовут Рэй, а курящего «Лаки Страйк» с бутылкой пива в руке кличут Дэйв. Правда, какое это теперь имеет значение?
Когда мы достигли пункта назначения, Рэй, не сказав ни слова, швырнул меня к дереву. Только сейчас мне представилась возможность разглядеть его как следует. Полные ярости и злой иронии глаза. Тонкие как шины велосипеда губы.
На мгновение из-за туч выглянуло солнце. Лицо моего недоброжелателя на миг обезобразил узор теней. Если бы вы просто встретили этих двух молодых людей на улице, то по их внешности ни за что бы не догадались, что они могут быть настолько жестокими. А ведь властный взгляд Рэя, этого парня в рубашке навыпуск, потертых брюках и со смазливой физиономией, действительно внушает ужас.
Дэйв бросил окурок в сторону, я же получил очередной поцелуй тяжелым ботинком в голову. Прижавшись щекой к земле, я ощутил весь ее холод . Подо мной ползают черви и жучки, а я, втягивая ртом смесь из собственной слюны, крови и песка, остекленевшими от слез глазами провожаю тонущий в тумане дом, что стоит неподалеку.
Послышался треск битого стекла. Это Дэйв разбил бутылку о ржавый поручень детской карусели.
Я кое-как нашел в себе силы встать и облокотился на дерево. В голове все гудело, а Рэй смотрел и улыбался. Нет, ему не нужны были деньги или драгоценности, коих у меня в карманах и в помине не было. Ему не нужен был тот пакет молока, что я купил полчаса назад и который сейчас лопнувший лежит на тротуаре. Ему нужен был я. Моя жизнь.
Я закатил глаза, испуская тяжелый вздох.
- Отпустите меня, умоляю… - это было единственное, на что хватило мне сил.
В ответ Рэй опустился на корточки и плюнул мне в лицо. После чего, схватив своей волосатой рукой мой подбородок, произнес:
- Тебе страшно?
Я отринул его от себя, что Рэя весьма позабавило.
Тут подошел Дэйв, держа в руке осколок от разбитой бутылки. Зеленое стекло вонзилось мне в щеку, вырисовывая непонятный символ. Когда оно застревало, Дэйв продавливал его еще глубже. Я пытался кричать, но Рэй заткнул рот рукавом моей порванной куртки.
Кто они?! Очевидно, что не люди. Бесы. Демоны, посланные мне в наказание за мои прегрешения. Чем я заслужил такое? Я не привык к такому насилию.
Что же ты за Бог, если допускаешь такое? Иисус смотрит на меня и ничего сделать не может!
Когда дело было кончено, Дэйв вырвал клочок моих волос и врассыпную бросил мне в глаза. Я не успел толком зажмурится, и сотни волосков царапали мои глаза и щекотали веки.
Затем последовал удар кулаком в челюсть. Рэй выбил мне несколько зубов. Его друг держал мне руки. Даже не знаю, как мне удавалось сохранять сознание. Дэйв повернул мою голову в направлении своего приятеля, на руке которого виднелись осколки моих зубов. Он поднял их с земли, будто золотоискатель, нашедший самородки. Рэй был доволен собой. Его испачканные пальцы оттянули нижние веки моих глаз, после чего, то, что все привыкли называть зубами, оказалось у меня под кожей.
Та боль, что врезалась в само мое естество, парализовала меня. Эта колкость, это ноющее ощущение безысходности. Глаза рыдали, будто соприкасаясь с кипятком или с колючей проволокой. Белки залились кровью. Красной сеткой был устлан каждый мой глаз. Окружение стало напоминать мне комнату для проявления фотографий. Боль рук, ног и тела в целом – ничтожны по сравнению с тем, что творилось на моем лице.
Но на этом закадычные приятели, коих я встретил, одиноко шагая по улице от остановки в сторону дома, не остановились. Каким-то образом они высвободили цепь от качелей, чьи звенья через несколько минут сомкнулись у меня на шее. Холод металла вместе с шершавой поверхностью цепи делал свое дело. Я понял, что это конец. Умереть вот так. Что может быть хуже. Мои новые друзья не собирались просто меня задушить, они хладнокровно повесили меня на одной из ветвей могучего клена, а по завершению сего тяжелого дела закидывали меня разбросанными по земле камнями.
Кто-то из них спустил мне штаны и ударил в пах. Я, постепенно теряя рассудок, угасал, словно гаснущий свет от маяка, наблюдая за тем, как двое подростков, закуривая «Лаки Страйк» покидали заброшенную детскую площадку», делясь впечатлениями о содеянном. Для них я был чем-то вроде аттракциона или компьютерной игры. Наигрались и бросили. Выкинули как использованный презерватив.
Как я очутился здесь на ветке этой спящей ивы? Странно то, что я до сих пор еще нахожусь в сознании. Боль никуда не ушла. И пуская смерть безупречная свобода, я не чувствую этого. Я живой, хотя в эту минуту мне хотелось как можно скорее умереть.
Цепь дерет мою кожу, глаза утопают в горячем коктейле из соленых слез и крови. Они как плавающие в супе фасолины.
Слюна капает из моего полуоткрытого рта, а свободолюбивый ветер, завораженно играет с опавшими листьями.
Я очутился здесь из-за нехватки доброты. Потому что у меня другой цвет кожи. Потому что Бог не сделал всех одинаковыми.
Когда я умру, и небо будет плакать по мне, наполняя выбоины в земле своими слезами, Иисус увидит в моем отражении, что тем символом, которым безумец заклеймил меня – была свастика.
