— Ух ты, пап, какое...
— Нравится?
— Красиво.
— Не нравится, значит.
— Нет, оно красивое. Только...
— Оно и не должно нравиться. Это же Отчаяние, дурочка. Это и хорошо, что оно тебе не нравится.
— Наверное. Пап, а можно я потрогаю?
— Только аккуратно, ничего не сломай.
Папа, сказав это, вышел — курить, наверное.
Девочка осторожно подошла к экспозиции. Два манекена: от одного только торс, голова, а к стойке еще приделана рука от другого манекена, в ней — стеклянный шарик. Другой — цельная фигура женщины, с париком на голове, нарисованным печальным лицом и в одежде. В правой руке она держала маску со счастливым женским лицом. "Эта маска очень на маму на фотографиях похожа", — подумала девочка и вздрогнула.
Папа все, все не так понял. Ну как ему объяснить, что не не понравилось? Только здесь не скажешь "понравилось". Понравиться мальчик из другого класса может, или там игрушка какая. Понравиться — это просто на посмотреть. А здесь что-то такое, что переворачивает тебя всего. Папа всегда, всегда был гением. Недогадливым, но гением. Так мама говорила.
Девочка дотронулась до руки манекена. Теплая, почти живая. Бархат только такой... шершавый. Ну не шершавый, а такой... ну с волосинками. Ворсистый, во.
Внезапно девочке стало так страшно, как не было никогда. Даже когда мама умерла. Тогда-то что — тогда не страшно, больно, но не страшно... А тут — страшно. Словно сейчас произойдет что.
Девочка резко отдернулась от фигуры и отошла от композиции подальше, пытаясь мысленно как-то себя успокоить. "Это всего лишь из-за композиции", — думала она. — "Это просто папа так сделал здорово, что пробирает. Папа, какой же ты у меня молодец. Только успокоиться бы... Ну ничего, папа сейчас придет и все будет в порядке".
В коридоре раздался выстрел.
