Тишина. И много-много света. Непотопляемый свет и тонущая тишина. Как прекрасно. На мне еще пылают алые росчерки остывающей крови. Я убийца. Я была рождена как убийца и росла убийцей. Я Шикана. Мой друг, красивый мужчина с длинным шрамом через весь живот, всегда вместе со мной. Мы редко разговариваем, но если говорим, то о великом и нужном. Мы необычные. Потому что убиваем. И в этом смысл нашей жизни.
Смысл ведь не в том, чтобы почувствовать власть или кровь, или страсть. Убивать - это не выход и не вход, это бесконечный путь. И я иду по нему в окружении миллионов кричащих лиц.
х
Мое детство было недолгим. Мой друг нашел меня в безликой толпе и каким-то чудом сумел помочь мне выбрать именно то, чего я действительно хотела. Я была продолжением его руки, а он - продолжением моего тела, девятисантиметрового лезвия, тонкого и жесткого. Мы были теми, кого называют "единым целым". Но шрам на его накачанном животе, длинный и ржавый, оставила я, Шикана. Это была месть за предательство. И он это помнит. Он помнит, что я такая же убийца как и он.
Признаться, я не была лучшей среди своих. Но дело не в том, лучше или хуже, дело не в том даже, кто ты, дело в своем смысле. Если ты живешь по чьим-то законам, бесцельно или плывя по течению, - это не жизнь. Это спящий вулкан, либо потухший навечно, либо собирающийся умереть в будущем. Все одно - смерть. И хотя я не боюсь смерти, я гордо живу с единственным смыслом - убивать, глотаю его как воздух, вместо воздуха.
хх
Наше знакомство было банальным. Он - красавец с убийственно-прицельным взглядом. Я - равнодушная ко всему миру проходимка. Помню, солнечный зайчик скользнул по его лицу, а потом по мне, и он долго и пристально смотрел в мои стальные глаза. Невозможно оторваться. Такие, как он, - единицы на весь вымирающий человеческий род. Такие, как я... Промолчу. Он меня купил. У отца, бедного и болеющего чахоткой, пытающегося прожить на гроши с завода... Свое прежнее имя я забыла. А и его лица уже не помню. Я Шикана. Я свист змеи, переходящий в удар о стену. Он мог купить, кого угодно, и в итоге - я. Теперь-то я понимаю, что это был рок, а тогда радовалась, как обыкновенная дура, что надменный аристократический профиль будет ласкать мою ледяную кожу. Мы вместе уже год, но я до сих пор вздрагиваю от прикосновений этих требовательных рук и изощренных пальцев. Которые перед этим мучили чью-то хлипкую душу.
ххх
В супермаркете кассирша в очередной раз украдкой посмотрела на него робкими голубыми зыркалками. Ничтожная. Я презрительно взглянула на ее щуплые габариты, он держал меня за руку: я чувствовала, как по его коже пробегает волна смеха. Он всегда смеялся, когда я начинала закипать от того, что женский пол глазеет на него. Мне было плевать, с кем он спит: наша любовь была сугубо маргинальной. Но мне запрещалось вступать в контакт с кем бы то ни было без его ведома. Однажды он оставил меня на ночь у друга, продвинутого диджея. Тот весь вечер пожирал меня тоскливыми глазами, насквозь пропитанными дорогим виски, а после дозы героина попросил прикончить. За окном шел дождь. Сырая тусклая реальность пожирала утопающий в ней мир. Я не решалась и оставляла лишь неглубокие царапины, чтобы он подумал... Но у него не было выбора. Одна малолетка, которую он подцепил в клубе, ждала от него ребенка, а жена-модель лежала после аварии в больнице. У него был СПИД. Я сделала то, что должна была. Я помогла ему. Поэтому мой друг не доверяет мне близких людей, потому что для меня слова "лучше умереть" - легко выполнимая просьба. У диджея были самые красивые руки на свете. У несовершеннолетней родился сын, и его назвали Мэттью. Забегая вперед, скажу, что он умрет в пятнадцать лет, избитый на футбольном матче. Нелепо и ужасно. Красавица-модель будет несколько лет страдать непреодолимым чувством вины (тоже глупо и ужасно) и свяжется с жестоким сутенером. Панель и рабство в Южной Азии. Я все это знала, когда забирала жизнь из сильного молодого тела, накачанного наркотиками. Такие моменты особенно приятны.
И сегодня, в маркете, презирая эту белобрысую куклу, которую может ждать убогая семейная жизнь в браке с владельцем соседней забегаловки, я вспомнила. Вспомнила, что нам нужно найти одного парня. Я видела его только на фотографии. Обыкновенный проходимец, похожий на меня, со стальными глазами. Но что-то в нем было такое, отчего ясно: он такой же убийца, как и мы. И он все изменит.
Я ненавидела хаос. Наши планы были построены до последнего атома. Каждый поцелуй был запланированным пунктом. И меня, существо без души, это радовало. Потому что до него было ничто, а с ним я обрела покой. С ним я знала, что каждый миллиметр моей гладкой поверхности - это искусство забирать жизнь. И эта кассирша, наивная и ограниченная, как плевок под тяжелым ботинком, строила ему глазки, ничего не зная об этом. Я ненавидела в нем то, что он мог быть с такими "плевками" милосердным. Великодушным. Щедрым. Вот и теперь он улыбнулся своим тягучим оскалом и "другим" голосом спросил, что она делает вечером. Я не любила убивать ничтожеств.
хххх
Шрам через весь живот. Он уродует ухоженное тело. И в этом он глупее меня, ведь ему важна оболочка. Я другая. Я в это не верю. Я идеал и мечта. У меня есть то, чего нет у людей. Нет у длинноногих манекенщиц и хрупких дюймовочек. Это полное отсутствие грани. У меня нет сострадания и желаний. Я средоточие смерти. Я Ад и Рай одновременно. Мне нужен только смысл.
Она появилась пять месяцев назад. Стройная и здоровая, со смеющейся шоколадной челкой и узким лицом. Она влюбила его в себя, поселилась в одной квартире с ним: я стойко ждала конец истории, развязки. И он наступил. Она заставила его отказаться от меня и превратила в раба жизни и быта. Стоял туманный вечер. Я шаталась по улице, пока не нашла человека, жалкого и трусливого, умирающего от голода бродягу. Такие способны даже на убийство. И моя воля - это его воля. Моя власть - его слабость. Мы ждали их у подъезда. Они ласково улыбались и держались за руки. В воздухе ниточка будущей боли. Мне было тошно. Взмах - и длинный глубокий порез на животе. Ее ударил человек, неловко и тяжело, куда-то в область сердца. Теперь, когда он снова видел, как убивают, он больше не превратится в жалкого осла, готовящегося стать отцом. И его сын не станет известным хоккеистом, не поедет в Канаду, не женится на красивой австралийке и не купит домик в Новой Зеландии, а дочка не станет наркоманкой и не умрет от передозировки, переспав со своим женатым преподавателем. Он просто будет убивать и не узнает того, чего я его лишила.
х Диалог х
- Что ты берешь от этих жалких женщин?
- Мне нужно знать, что я способен давать счастье. И лишать его. Знать, что в моих руках изменить всю жизнь женщины.
- Почему это так важно?
- Черт! Да потому что я такой же слабак как и кучка идиотов, каждый день бредущих на работу, учебу, такой же...
- Ты не такой.
- А какой?
х История моего друга х
Он родился в Японии, стране классического хоррора и харакири. Когда ему исполнилось пять лет, родители перевезли его в Европу. Они были счастливым семейством, с ним были предельно ласковы и честны, одевали в дорогую одежду и покупали дорогие игрушки. Уже к шестнадцати годам он успел побывать в американском и французском Диснейлэндах, Эдинбурге, Москве, Неаполе и даже Иерусалиме. Он свободно разговаривал на немецком, английском и шведском, читал Гессе и Гоголя, много чего знал... Собирался стать физиком-ядерщиком... И никем, в конечном счете, не стал. Потому что был убийцей. В детстве рисовал на обоях черной ручкой страшные картинки, с интересом разглядывал орудия пыток, душил кошек. И родители, глядя на красивого и смышленого мальчика с белозубой улыбкой, ничего не подозревали. Не подозревали, что в двадцать два года он снимет со счета все деньги, захватит их кредитки, плеер и диски с техно Klaus Schulz и навсегда... и они ничего о нем не узнают. Так и будут сидеть на диване, тупо смотря в потолок, в пропитавшейся кровью одежде. Ничего не узнают... Он несколько лет скитался по странам, спал с сотней женщин, пил сотни марок пива, ел сотни сэндвичей, жил в сотне разных квартир с видом на восходящее солнце, Сену, бордель, лавандовое поле, море. И думал. И он, как и я, видел, что мог бы стать дорогостоящим ученым и совершить блестящее открытие, взять в жены начинающую писательницу, завести детей и собаку... Такая могла быть жизнь, и он выбрал не ее. Когда нужно выбирать, следует не лгать разуму и окружающему миру о каком-то благополучии, тебе не нужном, или нужном, но не тебе. Не стоит. Жизнь не так длинна, чтобы пытаться прожить ее по чужим меркам. К двадцати семи он лишил жизни двадцати трех человек. И пять лет изучал творчество Микеланджело во Флоренции. Он ненавидел Сикстинскую капеллу. Он был Стрельцом со Скорпионьим характером. Он воспитал в себе смелость, целеустремленность и честолюбие. У него были синие глаза, и у Смерти были его глаза, омут неограниченного торжества. Мы встретились, когда ему было тридцать восемь. Он вернулся из путешествия по Китаю и Монголии с надменно-выразительными скулами и мировым хладнокровием. Он мечтал жить во времена Чингисхана и быть самым верным ему убийцей. Великая Китайская стена осталась в его сердце навсегда.
ххххх
На фотографии он был другим, а в жизни оказался предельно обаятельным, разговорчивым и любезным. Он играл словами и воздухом с поразительной остротой. И я не могла не поддаться на его убийственный шарм. Pennors, финн. Мой друг внимательно разглядел его и остался доволен. Теперь мы стали Троицей. Но я знала, что "три" для убийц адское число. И я знала, что придется выбирать.
Когда вечером он ушел на свидание с блондинкой-кассиршей, мы остались одни. Pennors пел. Песню о страстном пирате и незабудке-принцессе, которые сгинули в хищных волнах, о том, как плачут чайки, вспоминая их любовь. "И они горели в огне средь морского рокота. Смерть рыдала, унося их жизни, и долго баюкала в пелене шепота, а они кружились...". Я молча смотрела в его стальные глаза. Начало конца. Это было красиво: за окном умирали золотые листья и лазурное небо, а мы мечтали о силе пиратской души и хрупкости невинного сердца. Я спросила, уважает ли он людей. Он, не задумываясь, ответил, да. Потому что вместе со слабостью Бог подарил им то, чего не отыщешь в нас: они умеют плакать. А слезы - это выше смерти. В них вся правда. "А кто такой Бог?" - "Тот, кто любит нас". - "Отчего же тогда так горько жить?!" - "Тому, кого любишь, всегда причиняешь боль". - и финн улыбнулся одними глазами, ставшими пронзительно-глубокими, грозовыми.
Мой друг вернулся с ней. Одета - в короткое платье вызывающе-красного цвета. Я заметила, что у нее длинные ноги. Таких он всегда и трахал. Мы с Pennorsом спрятались в соседней комнате и тупо слушали сладкие придыхания в темноте квартиры. Pennors был совсем рядом, и, протяни я к нему свой металл, сталь накалилась бы добела. но я была катастрофически стойким сплавом и держалась до конца. Все-таки от переизбытка контроля еще никто не умирал. А позже мой друг, обнаженный и потягивающий сигарету нежными грифельными губами, взял Pennorsа и увел его к блондинке-кассирше. Я ничего не видела, но знала, что она, запрокинув голову, сидит в кресле и с наслаждением смотрит на свое удовлетворенное тело. Голубые глазки - на приближающегося красавца со шрамом через весь живот, и застынут от непонимающего ужаса, увидев Pennorsа. И такими и останутся до конца, незащищенными, съежившимися до размера земного шара. Финн первый раз будет разглядывать капающую на паркет алую жижу, а за окном будет смеяться глупый ветер, режущий голые деревья. Я ошиблась: у нее нет будущего. С нами его нет.
х О любви и о небе х
Однажды я лежала, уткнувшись взглядом в отштукатуренный потолок. Было начало зимы, а в голове все еще кружились осенние листья и та тишина, в которой кроме меня и Pennorsа никого не было. Почему я вспоминаю этот миг, прокручиваю с настойчивостью альпиниста, карабкающегося по изгибу горы? Мне так хотелось бы быть слабее, заплакать от осознания чего-то важного и непонятного, но это было невозможно. А еще я вспомнила о пирате, погибающем там, где он жил, дышал каждую минуту, в море, заменившем ему дом, ставшем больше, чем дом. У меня никогда не было дома, не было смелости остановиться в тихой пристани: я бежала, не зная, от чего. И может, весь этот убийственный смысл, казавшийся мне непогрешимый, - всего лишь пена морская, которая исчезнет в прибое. Я чайка, поющая про смерть, на самом деле, не понимающая, что есть смерть. От размышлений стало не по себе. Я посмотрела в окно, на сырое зимнее небо. Вы замечали, что когда смотрите на небо, приходит осознание того, что рядом с каждодневной суетой есть место чему-то вечному. И есть такие ночи, когда, уткнувшись в набухший черной влагой небосвод, хочешь, чтобы рядом был кто-то, а если кто-то есть, хочешь, чтобы он немедленно ушел, потому что обязательно полоснешь по лицу. И это небо, оно смеется над твоей бесполезностью, манит, отталкивает, играет с хрупкой жизнью, а окно, стекло - жгучее препятствие. Вот тогда и приходит любовь. Ко всему человечеству, к каждому угнетенному и искалеченному: хочется, как волк вырезать все стадо...
х 2 х 116 хх
У моего друга в левом ухе была серебряная серьга. Извивающийся дракон с ярким изумрудным глазом. Обычно его скрывали отросшие темные волосы, но после ночи с кассиршей мужчина самовольно срезал жесткие пряди, и миниатюрное чудовище уставилось на меня своим немигающим оком. Оно рычало. Днями, ночами ругалось на отборном китайском, а я, не в силах слушать, пыталась спрятаться в темный уголок. Мой друг ничего не слышал, а его "тритончик" изводил меня до комы. Pennors делал вид, что тоже ничего не слышит, но я же видела, как его стальные глаза становились злее и острее. Мы отлично понимали друг друга: наше трио было совершенным. Когда я и Pennors были наедине, мы могли до бесконечности разговаривать о людях. И слушая его, я осознала, что железный принцип "люди-ничтожества" потерпел крушение: финн очень красиво описывал тех людей, которых встречал. Он видел немногих, но это были настоящие люди.
"Мой отец - кровь и мускулы, мексиканский загар и тонкие ловкие пальцы. Словно северный ветер, с непоколебимой волей железного шара. Он всю жизнь воевал под началом трусов, но не стал одним из них, выстоял, как утес под напором волн. Он был матерым волком, убийцей. Он умел медленно и властно снимать кожу со стонущего от боли тела. Танец синих лепестков... Кровь и мускулы... Закат Калифорнийского залива...".
Pennors больше всего на свете любил солнечные зайчики и закаты. Я не знала никого, кто бы так любил солнечные зайчики и закаты. А ведь именно в них и заключалась философия и загадка убийства... - не то игра, не то вечность.
4849 х - 3
Зима - это бесконечность, переплавленная в снег. Это растянутая пружина смерти. Зимой я начинала готовиться к самым опасным ночам. Приходилось ждать подвоха от каждой тени и замирать при чьем-то вздохе. Мой друг и Pennors частенько где-то пропадали. Но во мне не было ни зависти, ни злости. Зимой нет места страсти. А страсти нет места во мне. Я скованная цепью сущность льда, я гасну этим вечером во мраке свечей...
Проснулась от его прикосновения. Бог создал руки, чтобы дарить наслаждение.
- Я ждала твоих рук.
- Слишком нежно?
- Мне нужно, чтобы ты был рядом. Всегда. Я разлагаюсь.
- Брось. Ты переживешь и меня, и мой прах. Ты слишком сильная, чтобы хотеть меня.
- А что, что если..?
- Когда-нибудь...
х Шикана х
Шикана. Это головокружение гоночной трассы, что хотела сказать я, так назвавшись? Что только этот мир способен производить людей для чьей-то ржавой мести и прихоти. Вы когда-нибудь мстили? Я лежу на столе и вспоминаю, что месть - это солод и мед, это горечь и блаженство. Мой друг медленно скользит по моим изгибам. Это месть. За то, что я - механизм из стальной воли, а он - средоточие слабых клеток. Ведь это уже само по себе противоречит свободе - иметь жизнь в клетках... Если он начинал мстить, надвигалась катастрофа с кодовым названием "влюбленность". Такое случалось примерно раз в восемь месяцев его больной скачущей психики. И снова выключенный свет и боль в голове, идиотские признания и встречи - все это было далеко от чистых чувств. От меня. Я Шикана. Я обрубаю то, что названо "отношениями" - рву в клочья, выбрасываю и сжигаю. Потому что только то выживет, что просто.
Мой друг приподнял меня и так ласково пальцами. Захватывает дух. Косые струи света. Как долго еще это будет продолжаться? Не хочу, не могу думать. Слишком безумно от его рук.
х Последняя любовь х
Pennors больше никогда не скажет мне о том, как легко и просто любить. Он не скажет. Ведь сегодня последний день, когда я его вижу. Когда я его видела. Его нашли. Эти ублюдки из бюро расследований. И милый, верный, смелый финн теперь раб. Быть может, навечно, а быть может, и нет. А мне не заплакать, хотя до сих пор в душе шепот его песни и неслучившееся прикосновение. И можно очень долго говорить о том, что люди - это скот для резни, но в знак почтения к нему я это не скажу. Промолчу. Сегодня я не безжалостный кусок стали, я что-то больше. Мне даже кажется, что я тихо дышу, мне даже чудится, что я человек... И я бы хотела быть просто человеком, которого Pennors обязательно бы полюбил!!! К чему эта боль, этот крик? Это лишь лед застывших судеб, это осколки позабытой мечты. Это последняя любовь. Но и ее теперь не стало.
х Ошибка х
Они ушли вдвоем. Я, затаившись, слушала, как в потрескивающем от напряжения воздухе плавятся капельки пота. Все было великолепно, втроем было так хорошо, но слишком тесно. Мой друг, человек, как ни крути, понимал, что в этой незримой борьбе, где нет правил, он проиграет. Злая смертная ревность клокотала в его черном сердце. Я и Pennors - Боги, а он всего лишь... Лежала в темноте и чувствовала беду. Дева с ледяным жалом. Но кто из них лучше, он или он, не в этом суть... Не описать, не рассказать, не выразить. Скупые слова бедны на цветовую палитру. Мой друг давал любить, а Pennors любил... Не так легко, не так просто! О, черт! Вернется один, один, один...
...У Pennorsа солнечный зайчик во взгляде. "Ты принцесса, я пират, а наша жизнь - море". "Наша жизнь - смерть". - ответила я, страшно от собственного голоса. Он промолчал, но от его улыбки было жарко. Пробившаяся весна...
...Мой друг нервно курил, длинные пальцы вздрагивали, синие глаза слезились. "Почему ты такая?..." - "Какая?" - мягкий укор. "Сука!" - взгляд темнее ночного моря. Ему больно. Он дрожит. Я смеюсь. Какая же у меня власть над ним... "Мы вместе. Навеки". - он сжал меня, синие глаза со страстью впились в мое тело.
Он попросту подставил финна. Наивного, смелого прибалта. Оставил на месте преступления - снова какая-то шлюшка. Я не могла простить, что мой пират в лапах криминалистов... Этих подонков! Мой пират... Это ошибка! Хаос! Все прахом! А я люблю его, слышите, люблю, люблю, люблю!...
х 358 х Смерть х
Мой друг болен. И эта болезнь под названием Смерть. Это тот вирус, что был во мне, а теперь - в нем. "Когда-нибудь..." - сказал он, и этот час настал. Я больше всего на свете хотела почувствовать вкус его сердца. Я его любила. Со страстью ученицы и с холодом учительницы. С идеальной точностью построенных эмоций - с ангельской нежностью стылого металла. А теперь вся любовь - это океан тягучей крови, сладковато- соленой, как текила и морская пена. Ради блаженства я потеряла все. Ради откровения он отдал все. Что все эти женщины - они никто и ничто! Они не заменили ему то, что сейчас подарила я. Они как мотыльки сгорели, а я как огонь спалила его душу. Ведь ни богатство, ни красота, ни сила мне не важны, а только способность погубить себя, не отступить. Прости, Pennors, но я не принцесса, я цунами, что проглотило всех вас... И возможно, это финал, это окончание всей моей эпопеи. А когда нас найдут, в объятиях самого лучшего сплава, будет неважно, что дальше... И даже неважно, что он человек, а я нож с девятисантиметровым лезвием... Прости, мой милый Pennors, но они должны знать.
