Самое замечательное — полнейшая тишина. Джек Дюффало входит, и хорошо смазанная дверь закрывается за ним беззвучно, словно во сне. Двойной ковер, который он постелил недавно, полностью поглощает звуки шагов. Водосточные трубы и оконные рамы укреплены так надежно, что не скрипнут даже в сильную бурю. Все двери в комнатах закрываются на новые прочные крюки, а электрокамин беззвучно выдыхает струи теплого воздуха на отвороты брюк Джека, который пытается согреться в этот промозглый вечер.
Оценивая царящую вокруг тишину, Джек удовлетворенно кивает, ибо безмолвие стоит абсолютное. А ведь бывало, ночью по дому бегали крысы. Пришлось ставить капканы и класть отраву, чтобы заставить их замолчать. Даже дедушкины часы остановлены. Мощный маятник неподвижно застыл в ящике из стекла и дерева.
Они ждут его в столовой. Джек прислушивается. Ни звука. Хорошо. Итак, они научились вести себя тихо. Иногда ведь приходится учить людей. Урок не прошел зря — из столовой не доносится даже звона вилок и ножей. Он снимает толстые серые перчатки, вешает на вешалку вместе с пальто и на мгновение задумывается о том, что еще нужно сделать в доме.
Джек решительно проходит в столовую, где за столом сидят четыре человека, не двигаясь и не произнося ни слова. Единственный звук, который нарушает тишину — слабый скрип его ботинок.
Как обычно, он останавливает свой взгляд на женщине, сидящей во главе стола. Проходя мимо, он взмахивает пальцами у ее лица. Она не моргает.
Тетя Розалия сидит прямо и неподвижно. А если с пола вдруг поднимется пылинка, следит ли она за ней взглядом? Когда пылинка попадет ей на ресницу, дрогнут ли веки? Нет.
Руки тети Розалии лежат на столе, высохшие и желтые. Тело утопает в широком льняном платье. Ее груди не обнажались годами ни для любви, ни для кормления младенца. Как две мумии, запеленутые в ткань и погребенные навечно. Тощие ноги тетушки одеты в глухие высокие ботинки, уходящие под платье. Очертания ее ног под платьем придают ей сходство с манекеном.
Тетя сидит, уставившись прямо на Джека. Он насмешливо махает рукой перед ее лицом — над верхней губой у нее собралась пыль, образуя подобие маленьких усиков.
— Добрый вечер, тетушка Розалия! — говорит Джек, наклоняясь. — Добрый вечер, дядюшка Дэйм!
«И ни единого слова. Ни единого! Как замечательно!».
— А, добрый вечер, кузина Лейла, и вам, кузен Джон, — кланяется он снова.
Лейла сидит слева от тетушки. Ее золотистые волосы завиваются, словно пшеница. Джон сидит напротив нее, и его шевелюра торчит во все стороны. Ему — четырнадцать, ей — шестнадцать. Дядя Дэйм, их отец («отец» — что за дурацкое слово!), сидит рядом с Лейлой, в углу, потому что тетя Розалия сказала, что у окна, во главе стола, ему продует шею. Ох уж эта тетя Розалия!
Джек пододвигает к столу свободный стул и садится, положив локти на скатерть.
— Давайте поговорим, — произносит он. — Это очень важно. Надо покончить с этим, дело уже и так затянулось. Я влюблен. Да, да, я уже говорил вам об этом. В тот день, когда заставил вас улыбаться. Помните?
Четыре человека, сидящие за столом, не смотрят в его сторону и не шевелятся.
На Джека накатывают воспоминания.
В тот день, когда он заставил их улыбаться... Всего две недели назад. Он пришел домой, вошел в столовую, посмотрел на них и сказал:
— Я собираюсь жениться.
Все замерли с такими выражениями на лицах, будто он выбил окно.
— Что ты собираешься?! — воскликнула тетя.
— Жениться на Алисе Джейн Белларди, — твердо сказал Джек.
— Поздравляю, — сказал дядя Дэйм, глядя на жену. — Но... Не слишком ли рано, сынок? — Он закашлялся и снова посмотрел на жену. — Да, да, я думаю, что немножко рано. Не советовал бы тебе так спешить.
— Дом в ужасном состоянии, — сказала тетя Розалия. — Нам и за год не привести его в порядок.
— Это я уже слышал от вас. И в прошлом году, и в позапрошлом, — сказал Джек. — Но это МОЙ дом!
При этих словах челюсть у тети Розалии отвисла:
— В благодарность за все эти годы выбросить нас на улицу...
— Да никто не собирается вас выгонять! Не будьте идиоткой! — раздражаясь, закричал Джек.
— Ну, Розалия... — начал было дядя Дэйм.
Тетушка Розалия опустила руки:
— После всего, что я сделала...
В этот момент Джек понял, что им придется убраться. Всем. Сначала он заставит их замолчать, потом он заставит их улыбаться, а затем, чуть позже, он выбросит их, как мусор. Он не может привести Алису Джейн в дом, полный таких тварей. В дом, где тетушка Розалия не дает ему и шагу ступить, где ее детки строят ему всякие пакости, и где дядюшка (подумаешь, профессор!) вечно вмешивается в его жизнь своими дурацкими советами.
Джек смотрел на них в упор.
Это они виноваты, что его жизнь и его любовь складываются так неудачно. Если бы не они, его грезы о женском теле, о пылкой и страстной любви могли бы стать явью. У него был бы свой дом — только для него и Алисы. Для Алисы Джейн.
Дядюшке, тете и кузенам придется убраться. И немедленно. Иначе пройдет еще двадцать лет, пока тетя Розалия соберет свои старые чемоданы и фонограф Эдисона. А Алисе Джейн уже пора въехать сюда.
Глядя на них, Джек схватил нож, которым тетушка обычно резала мясо.
Голова Джека качается, и он открывает глаза. Э, да он, кажется, задремал.
Все это произошло две недели назад. Уже тогда, в такой же вечер был разговор о женитьбе, переезде, Алисе Джейн. Тогда же он и заставил их улыбаться.
Возвратившись из своих воспоминаний, он улыбается молчаливым фигурам, сидящим вокруг стола. Они вежливо улыбаются ему в ответ.
— Я ненавижу тебя! Ты, старая сука, — кричит Джек, глядя в упор на тетушку Розалию. — Две недели назад я не отважился бы это сказать. А сегодня... — Он повернулся на стуле. — Дядюшка Дэйм! Позволь сегодня я дам тебе совет, старина...
Он говорит еще что-то в том же духе, затем хватает десертную ложку и притворяется, что ест персики с пустого блюда. Он уже поел в ресторане — мясо с картофелем, кофе, пирожное, но теперь наслаждается этим маленьким спектаклем, делая вид, что поглощает десерт.
— Итак, сегодня вы навсегда уйдете отсюда. Я ждал целых две недели и все решил. Я задержал вас здесь так долго, потому что просто хотел присмотреть за вами. Когда вы окончательно уберетесь, я же не знаю... — в его глазах промелькнул страх, — а вдруг вы будете шататься вокруг и шуметь по ночам. Я этого не выношу. Не могу терпеть шума в доме, даже если Алиса въедет сюда...
Двойной ковер, толстый и беззвучный, действует на Джека успокаивающе.
— Алиса хочет переехать послезавтра. Мы поженимся.
Тетя Розалия зловеще подмигивает ему, выражая сомнение.
— Ах! — восклицает Джек, подскакивая. Затем, глядя на тетушку, он медленно опускается на стул. Губы его дрожат. Но потом он расслабляется, нервно смеясь.
— Господи, да это же муха.
Муха прерывает свой поход по извилистой, желтой щеке тети Розалии и улетает. Но почему она выбрала именно этот момент, чтобы помочь тетушке выразить недоверие?
— Ты сомневаешься, что я смогу жениться, тетушка? Думаешь, я неспособен к браку, любви и исполнению супружеских обязанностей? Думаешь, я мальчишка, несмышленыш? Ну ладно же! — Джек качает головой и с трудом успокаивается.
«Это же просто муха... А разве муха может выражать сомнение? Или ты уже не можешь отличить муху от подмигивания? Черт побери!»
Джек оглядывает всех четверых.
— Я растоплю печь. И через час избавлюсь от вас раз и навсегда. Поняли? Хорошо. Я вижу, что поняли.
За окном начинается дождь. Потоки воды бегут с крыши. Джек раздраженно смотрит в окно. Шум дождя он не может заглушить. Бесполезно было покупать масло, петли, крюки. Можно обтянуть крышу мягкой тканью, но дождь будет шелестеть в траве под окнами. Нет. Шум дождя не убрать... А сейчас ему, как никогда в жизни, нужна тишина. Каждый звук вызывает страх. Поэтому все звуки надо устранить.
Дробь дождя напоминает нетерпеливого человека, постукивающего в дверь костяшками пальцев...
Джека снова охватывают воспоминания — тот день, когда он заставил их улыбнуться...
Он тогда резал лежавшую на блюде курицу. Как обычно, когда семейство собиралось вместе, все сидели с постными скучными физиономиями. Если дети улыбались, тетя Розалия набрасывалась на них с яростью.
Ей не понравилось, как он держал локти, когда резал курицу. «Да и нож, — сказала она, — давно бы уж следовало поточить».
Вспоминая об этом, Джек смеется. А тогда он добросовестно поводил ножиком по точильному бруску и снова принялся за курицу. Затем посмотрел на их напыщенные, скучные рожи, и замер. А потом поднял нож и пронзительно завопил:
— Да почему же, черт побери, вы никогда не улыбнетесь?! Я заставлю вас улыбаться!
Он поднял нож несколько раз, как волшебную палочку и — о чудо! — все они заулыбались!
Джек резко поднимается, проходит через холл на кухню и оттуда спускается по лестнице в подвал. Там большая печь, которая обогревает дом.
Джек подбрасывает уголь в печь до тех пор, пока там не забушевало мощное пламя.
Затем он идет обратно. Нужно будет позвать кого-нибудь прибраться в пустом доме — вытереть пыль, вытрясти занавески. Новые восточные ковры надежно обеспечат тишину, которая будет так нужна ему целый месяц, а может, и год.
Он прижимает руки к ушам. А что, если с приездом Алисы Джейн в доме возникнет шум? Ну какой-нибудь шум, где-нибудь, в каком-нибудь месте?
Джек смеется. Ерунда! Такой проблемы не возникнет. Нечего бояться, что Алиса привезет с собой шум. Это же просто абсурд! Алиса Джейн даст ему земные радости, а не бессонницу и жизненные неудобства.
Он возвращается в столовую. Фигуры сидят в тех же позах, и их безразличие нельзя объяснить невежливостью.
Джек смотрит на них и идет к себе в комнату, чтобы переодеться и подготовиться к прощанию. Расстегивая запонку на манжете, он поворачивает голову и прислушивается.
Музыка. Джек медленно поднимает глаза к потолку, и лицо его бледнеет.
Наверху слышится монотонная музыка, которая вселяет в него ужас: будто кто-то касается одной струны на арфе. И в полной тишине, окутывающей дом, эти слабые звуки кажутся грозными, словно сирена полицейской машины.
Дверь распахивается от удара его ноги, как от взрыва. Джек бежит наверх, а перила винтовой лестницы, будто полированные змеи, извиваются в его пальцах. Сначала он, разъяренный, спотыкается, но потом набирает скорость, и, если бы перед ним внезапно выросла стена, он не отступил бы, пока не разодрал бы о нее пальцы в кровь.
Он чувствует себя, словно мышь в колоколе. Колокол гремит, и от грохота некуда спрятаться. Это сравнение захватывает Джека. А звуки все ближе, ближе.
— Ну погоди! — кричит Джек. — В моем доме не должно быть никаких звуков! Вот уже две недели! Я так решил!
Он врывается на чердак.
Облегченно вздыхает, потом истерично смеется.
Капли дождя падают из отверстия в крыше в высокую вазу для цветов, которая усиливает звук, словно резонатор. Одним ударом он превращает вазу в груду осколков.
У себя в комнате он надевает старую рубашку и потертые брюки и довольно улыбается. Нет музыки! Дырка заделана. Ваза разбита. В доме снова тихо. О, тишина бывает самых разных оттенков...
Есть тишина летних ночей. Строго говоря, это не тишина, а наслоение арий насекомых, скрип колпаков уличных фонарей, шелеста листьев. Такая тишина делает слушателя вялым и расслабленным. Нет, это не тишина! А вот зимняя тишина — гробовое безмолвие. Но она преходяща, и исчезает с приходом весны. И потом она как бы звучит внутри самой себя. Мороз заставляет позвякивать ветки деревьев и эхом разносит дыхание или слово, сказанное глубокой ночью. Нет, об этой тишине тоже не стоит говорить!
Есть и другие виды тишины. Например, молчание двух влюбленными, когда слова уже не нужны... Щеки его покраснели, и он закрывает глаза. Это наиболее приятный вид тишины, правда тоже не совсем полный, потому что женщины всегда все портят: просят прижаться посильнее или наоборот, не давить так сильно. Он улыбается. Но с Алисой Джейн этого не будет. Он уже это пробовал. Все было прекрасно.
Шепот. Слабый шепот.
Да, о тишине... Лучший вид тишины постигаешь в себе самом. Там не может быть хрустального позвякивания мороза или электрического жужжания насекомых. Мозг отрешается от внешних звуков, и начинаешь слышать, как кровь пульсирует в висках.
Шепот.
Джек качает головой:
— Нет и не может быть никакого шепота в моем доме!
На его лице выступает пот, челюсть опускается, глаза напрягаются.
Он слышит шепот!
— Говорю тебе, я женюсь, — вяло произносит Джек.
— Ты лжешь, — отвечает шепот.
Его голова опускается, подбородок падает на грудь.
— Ее зовут Алиса Джейн, — невнятно бормочет Джек пересохшими губами. Один его глаз начинает дергаться, словно подавая сигналы невидимому гостю. — Ты не можешь заставить меня не любить ее. Я действительно люблю Алису Джейн.
Шепот.
Ничего не видя перед собой, он делает шаг и чувствует струю теплого воздуха у ног. Воздух выходит из решетки вентилятора.
Так вот откуда этот проклятый шепот!
Когда Джек идет в столовую, он ясно слышит стук в дверь. Он замирает.
— Кто там?
— Господин Джек Дюффало?
— Да, я.
— Открывайте.
— А кто вы?
— Полиция, — отвечает тот же голос.
— Что вам нужно? Не мешайте мне ужинать!
— Нужно поговорить с вами. Звонили ваши соседи. Они уже недели две не видят ваших родственников, а сегодня слышали какие-то крики.
— Все в порядке, — отвечает Джек.
— В таком случае, — продолжает голос за дверью, — мы убедимся в этом сами и уйдем. Открывайте.
— Мне очень жаль, — Джек отступает назад, — но я устал и очень голоден. Приходите завтра. Тогда я поговорю с вами, если хотите.
— Мы вынуждены настаивать, господин Дюффало. Открывайте!
В дверь стучат. Не говоря ни слова, Джек отправляется в столовую. Там он садится на стул и говорит, сначала медленно, потом все быстрее:
— Шпики у дверей. Ты поговоришь с ними, тетя Розалия. Ты скажешь, что у нас все в порядке, чтобы они убирались. А вы ешьте и улыбайтесь, тогда они сразу уйдут. Ты ведь поговоришь с ними, правда, тетя Розалия? А теперь я должен сказать вам.
Неожиданно горячие слезы падают у него из глаз. Он внимательно смотрит, как капли расплываются, впитываясь в скатерть.
— Я не знаю никакой Джейн Белларди. И никогда не знал ее. Я говорил, что люблю ее и хочу на ней жениться, только для того, чтобы заставить вас улыбаться. Да-да, только поэтому. Я никогда не собирался заводить себе женщину и, уверяю вас, никогда не завел бы. Передайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба, тетя Розалия.
Входная дверь трещит и распахивается от ударов. Слышится тяжелый топот. Несколько полицейских вбегают в столовую и замирают в нерешительности.
Старший поспешно снимает шляпу.
— О, прошу прощения. — Мы не хотели испортить вам ужин. Мы просто...
Шаги полицейских вызывают легкое сотрясение пола, и тела тетушки Розалии и дядюшки Дэйма падают на ковер.
Теперь видно, что горло у всех четверых перерезано полумесяцем — от уха до уха. И от этого кажется, что на их лицах застыли зловещие улыбки.
