Меня стошнило еще раз. Больше никогда не буду бухать. Ага, зарекалась свинья в грязи не валяться, — не поверил я сам себе. Встал с дивана, отодвинул тазик, пошел на кухню, что-то должно быть в аптечке от головной боли. «Пароцитамол». Твою ж мать, китайский, что ли? Надеюсь, не умру. Впрочем, чтобы избавиться от такого похмелья, я готов к самым радикальным мерам. Закидываю таблетку в рот, запиваю водой из стакана. Меня снова тошнит, вода холодная, но это не спасает. Я подаюсь в сторону раковины и блюю. Вместе с влажной таблеткой на решетку стока падает еще что-то. Продолговатое, сантиметра четыре длиной, покрытое слизью желудочного сока.
Это человеческий палец.
Я беру его в руки. Обычный палец. Мужской, судя по желтому, с грязной каймой, ногтю. Две фаланги. Из места обрыва… или обреза?.. или обкуса?.. не важно, торчат кусочки сустава. В голове нет мыслей, кроме фразы из анекдота про пьяницу и менструальную проститутку: «Ну точно, убил и съел!». Как ни смешно, я иду к зеркалу и разглядываю свое лицо. Ничего интересного, я после пьянки, сотню раз видел, зачем-то скалюсь. Человеческой крови на зубах, конечно, нет.
Что произошло вчера?
То, что я помню, было как всегда. Пошли в бар, там по пиву, потом еще и еще. Накатили водки. Да ну их, за такие бабки, 100 рублей за 100 грамм обычной косорыловки. Санек сгонял, притащил 0.7, барменша увидела, нас попросили. Дальше распивали на улице, романтика, мля, ностальгия, все как в детстве: мороз, стаканчики и «Спрайт». Взяли еще. Помню, как открывал дверь в квартиру, пытаясь попасть ключом в скважину. Потом, видимо, добрался до дивана и отключился.
Вчера вечером я вернулся домой один.
Я растерянно делаю круг по квартире. Заглядываю на балкон — ничего, даже снег не тронут и покрылся коркой. Открываю шифоньер: летние вещи на плечиках, две ветровки, зеленая клетчатая рубашка. Странно, всю жизнь была серая. Наверное, в прошлые пьянки кто-то перепутал и ушел в моей. Или покрасилась во время стирки. Я еще раз внимательно осматриваю все вокруг. Лужа крови, расчлененное тело, объеденный труп, по крайней мере, примирили бы меня с ситуацией. Патологическое опьянение, был невменяем, убил человека, можно спокойно сдаваться полиции и ехать в СИЗО, сидеть под следствием и ждать суда.
Никаких следов насилия, как говорится.
Я мну в руках выблеванный палец, стучу им по столешнице, чтобы убедиться в его реальности. Глухой звук: палец вполне материален. Надо вызывать скорую. «Здравствуйте, я сошел с ума и меня тошнит человеческими органами,» — интересно, куда меня пошлют и сколько раз придется набирать номер, прежде чем они сдадутся и приедут?
Я выхожу в подъезд, звоню в соседнюю дверь — иррациональный поступок, да, но с учетом обстоятельств… Разум не хочет нейролептиков и цепляется за призрачную надежду. Как зовут соседа? Не помню, все равно. Он открывает, в руке электролобзик.
— Привет, — говорю я. — видишь это? Что это?
Сейчас он скажет: карандаш, окурок или ничего, я кивну и пойду домой звонить 03.
— О, палец! — говорит он. — Так это ж Серегин, он искал сегодня, ща, погодь!
Сосед срывается и бежит наверх по лестнице, стучит в чью-то дверь. «Палец твой там, Мишка-сосед принес, иди, забирай!» — слышу я. Серега спускается, подходит ко мне, я протягиваю ему его палец.
— От ведь сучонок! — говорит Серега. — Просыпаюсь сегодня, а его нет. Я уж все обыскал. А нет. А он вон он где. Ух ты, гаденыш!
Он грозит пальцу пальцем.
— Мы с тобой вчера не пили? — спрашиваю я. — Я что-то вчера перестарался, не помню.
— Да нееееее… Я с работы пришел, у дочки уроки проверил, футбол глянул, да на втором тайме спать лег, к чертовой матери, устал. А где нашел-то? — он тычет в меня пальцем, тем самым.
— Я его, кажется, съел…
— Аааа… ну, бывает, чо. Бывает.
— Серега, ты это… — вмешивается мой сосед. — Человека-то отблагодарить надо. Вишь, трубы горят. Ему сейчас полезно будет.
Я смотрю на них, то на одного, то на другого. Я не верю, они не могут говорить эти фразы. Этого не может быть просто потому что не может быть. Dixi.
Но оно есть и происходит прямо сейчас.
— Аааа… ну да, ну да. Разве ж вопрос? — он лезет в карман спортивных штанов и достает десятку, я машинально беру. — Ну спасибо, спасибо, что подсобили, извиняйте, ребят, я пойду, по дому дел… ну того. Невпроворот, как грится.
Серега уходит, я коротко прощаюсь с соседом, как там его зовут, и возвращаюсь к себе. В руках червонец. Непривычно маленький оранжевый государственный казначейский билет банка СССР образца 1961 года достоинством десять рублей.
Скрипит половица. У меня не могут скрипеть половицы. Года три назад, я их снял и сделал наливной пол. Я не обращаю внимания, сажусь на диван, включается телевизор — где-то под задницу попал пульт. Идет рекламный блок. «Крем после бритья ВИЗЬДЕ — увлажняет кожу, снимает раздражение, ароматизирует, снижает уровень посттерминальной энтропии».
Я начинаю смеяться, смеюсь все сильнее и сильнее, меня трясет от смеха, это нервное, это почти истерика, я знаю, что будет дальше. Я заваливаюсь на диван, отсмеиваюсь. Жизнь повторяет искусство, смерть повторяет искусство, ну офигеть, блин, теперь. Меня накрывает волна отчаяния. Я вытягиваюсь, поправляю подушку и переключаю канал.
У меня апатия. Сегодня по всем программам марафон «Рабыни Изауры», без рекламы, полная версия сериала, я смотрю его. Солнце не сдвинулось ни на миллиметр, зато деревья за окном постарели на несколько лет и ведут себя странно. Надо заставить себя встать, выйти на улицу и купить тюбик крема после бритья «ВИЗЬДЕ». Пока дверь не превратилась в приросший к стене кусок мяса, или ноги не стали длинными тонкими деревянными указками, совершенно не приспособленными к ходьбе, или тротуары не заполнила топкая жижа из раздавленных глаз. А завтра — побриться, использовать крем после бритья и искать работу. Вряд ли десяти рублей хватит на то, чтобы долго поддерживать энтропию на сносном уровне.
