То, что я здесь расскажу, вряд ли покажется правдоподобным, да я и сам раньше не мог подумать, что когда-нибудь буду иметь дело с чертовщиной. Не то чтобы я не верю в сверхъестественное, всякие «Колдовские сражения» и «Очевидные-невероятные факты» посматриваю на досуге, но без фанатизма, считаю, что многое можно объяснить с научной точки зрения. Но недавняя беседа с дедом и его своеобразная запоздавшая исповедь просто потрясли меня.
Дело в том, что у меня был родной дядя, сын деда Василия и бабки Марьи со стороны матери, но в юном возрасте он бесследно исчез, тела так и не нашли. Родные говорили, что его, скорее всего, задрал медведь, а может, он просто заблудился в тайге, но в любом случае, при упоминании дяди Павла дедушка с бабушкой мрачнели и умолкали, не желая, видимо, бередить сердце воспоминаниями. Фотографий его не осталось, так что не знаю даже, как он выглядел. На все расспросы о дяде я слышал немногословные отговорки и пришёл к выводу, что его то ли не любили, то ли, наоборот, обожали до беспамятства, так что всё, что было с ним связано, причиняло боль.
Но на днях мы с дедом Васей отмечали мой диплом, я заехал к нему сразу после защиты, поскольку родители были в отъезде, и дома меня никто не ждал. Старик налил по рюмочке, мы душевно посидели, и разговор незаметно подошёл к его таёжному прошлому – дед у меня потомственный охотник, почти всю жизнь провёл в тайге, в промысловом посёлке, но к старости перебрался в город, дочерей выучить и замуж выдать. То, что он поведал, до сих пор не укладывается у меня в голове. Не думаю, что это просто полупьяный бред пожилого человека, потому что нет у него оснований придумывать, да и не склонен мой дедушка к фантазиям, напротив, он практичный, приземлённый реалист, не привыкший принимать что-либо на веру бездоказательно.
Повествование вести буду от лица моего деда Василия, хотя рассказ его я немного обработал.
...Смотрю я на тебя и радуюсь – молодец ты у нас какой, в мамку пошёл, башковитый. Хотя лицом на дядьку своего похож, на Павла. Никогда не говорил я тебе об этом, потому как ни к чему это, не такой ты, не такой… И глаза добрые…
...Во времена послевоенных репрессий довелось мне, Андрей, сидеть в лагере, не то чтобы сидеть, конечно, работали мы там как каторжные, но всё же хоть не расстрел. Мне и так повезло, в других местах люди гибли сотнями, а в нашем всё как-то терпимее было.
Обзавёлся я там хорошим знакомым, якут он был, мы его Яшкой звали, его родное имя больно мудрёно звучало. Забавный мужик: мелкий, скуластый, как вся его нация, да и знал кое-что, травами некоторых подлечивал. Его почти не били и называли лекарем.
Он-то и обратил однажды моё внимание на то, что у самого злого и драчливого зека по кличке Лютый есть амулет – небольшой, с пол-ладони, кожаный мешочек, который тот носит на груди. Причём дело в том, что получил он его, точнее, забрал, с трупа убитого им же предыдущего владельца. Яшка заметил, что амулет не задерживается у одного хозяина надолго, владельца обязательно убивают по той или иной причине, не связанной непосредственно с самим мешочком, только у Лютого он задержался. Причина, вероятно, в том, что нынешний хозяин часто дерётся, следовательно, руки нередко в крови. А, по словам якута, их местный шаман как-то рассказывал ему о таком талисмане, который охраняет владельца лишь до тех пор, пока тот "кормит" его кровью, и "признаёт" хозяина только в том случае, если нынешний убил предыдущего. Чтобы амулет работал, его нельзя никому дарить, отдавать, он не прощает предательства и забирает жизнь оплошавшего владельца. Яшка с расширенными от страха глазами шептал, что это настолько древняя и тёмная магия, что даже их шаман лично не сталкивался с подобным, а только слышал от своего наставника.
Ну, я послушал-послушал, да и забыл, не до сказок мне было, не любитель я всего эдакого. Но стал я замечать, что лекарь наш словно ума лишился, чуть не бредить стал тем амулетом, так захотел его иметь. Да только вышло не так, как он предполагал…
Однажды по весне Яков оказался втянут в драку с Лютым, которую, как мы потом поняли, сам и подстроил. В разгар ругани пырнул он ножом злого зека, а тот его чуть было не убил, навалился на маленького якута и задушил бы вмиг, не подоспей вовремя несколько знакомых Яшки. Быстрее всех рядом с ними оказался именно я, схватил что под руку попало и ударил Лютого камнем по голове. Тот всхрапнул и отвалился от потрёпанного лекаря, а через минуту мы догадались, что он помер. Ох и досталось нам за это, да что уж теперь…
Якут еле оклемался, а что до амулета, так он сразу после драки забрал его прямо с тёплого тела, решив, что отныне тот по праву принадлежит ему. Но всего через несколько дней скончался во сне. Инфаркт, сказал лагерный доктор. Вот же как бывает, сам себе помочь не смог, бедняга, не спасли его травы…
Забрал я на память о Яшке тот мешочек, без задней мысли, просто так, а буквально через месяц меня внезапно амнистировали, отправили домой. То-то радости и слёз было у Марьи, когда увидела меня – худого, оборванного, но живого.
Зажили мы как раньше, я сразу к охотничьему промыслу вернулся, когда один в тайгу ходил, когда с артелью. Ох и соскучился я по лесу, Андрей… В лагере тоже не на курорте был, вроде бы те же самые ели да сосны, те же, да не те. Когда вольным воздухом дышишь, всё по-другому кажется…
Везло мне даже поначалу: дичь будто сама шла в руки, денег за пушнину получал прилично, запасы хорошие на зиму делал, в хозяйстве всё было хорошо, и жена родила близняшек – мамку твою и тётку Катерину – вскоре после моего возвращения. Живи да радуйся, одним словом. Только заметил я со временем, что удача изменяет мне, да так нелепы бывают мои промахи, что призадумался и вспомнил друга-якута и его побасёнки про кожаный тот мешочек, что в память о нём (и по привычке) носил я на шее. Будучи охотником, я, конечно, имел дело с кровью, которой пачкался, бывало, так, что она попадала и на амулет. Сообразив, что к чему, восстановив в памяти подробности той драки, я понял, что настоящий хозяин амулета всё-таки именно я. Видимо, зека погубил не нож Якова, а добил мой тяжёлый последний удар. Ясно стало мне, почему якут сразу умер, талисман-то должен был его спасти, а так получалось, что незаконно он его присвоил.
Тут только и осознал я серьёзность ситуации. Амулет-то кровью «питается», если верить Яшке покойному, то вообще человеческой. Ой как не хотелось мне руки марать, да и какой народ в таёжном посёлке?.. Надо сказать, не очень верилось мне в эти глупости, но против фактов не попрёшь, раз уж оказалась у меня такая вещь, надо было что-то с ней делать, а отдать её я никому не мог под угрозой смерти. Недолго думая, решил я и дальше продолжать «подкармливать» мешочек кровью животных, даром что охотник, этого добра всегда навалом. Но фокус не удался, пушное дело моё потихоньку хирело, здоровье стало давать сбои, в семье ругань… Скрепя сердце, заперся как-то я в бане, порезал ладонь и обильно смочил в ней кожаный мешочек – авось повезёт. К огромному моему удивлению, чудеса начались уже на следующее утро: кашель, который мучил уже несколько недель, прошёл без следа. А буквально через пару дней дали мне большой заказ на соболя, и выполнил я его в рекордный срок.
Дела пошли как по маслу. Амулет я не показывал никому, жене на расспросы как-то отбрехался и носил мешочек, зашив в пояс и почти не снимая его. Процедуру повторял раз в пару месяцев, радуясь успехам, но в глубине души опасаясь последствий такой неестественной помощи. А что расплата придёт, я не сомневался, поскольку прекрасно понимал тёмную природу амулета, к тому же волосы вставали дыбом при одном воспоминании о том, что там внутри…
Через какое-то время жена обрадовала: будет ещё один наследник. Я повеселел, так как очень хотел сына, и мои надежды оправдались – родился мужичок, дядька твой. Павлом назвали. С сызмальства он отличался молчаливостью и наблюдательностью. Даже будучи грудничком, никогда не плакал, только кряхтел тихонько, если хотел есть или болел. Марью пугали его глаза – чёрные как ночь, и в кого только такие, хотя внешне он был вылитый я, вплоть до чёрточки. С нетерпением ждал я, когда малец подрастет, чтобы научить его охотиться – наследник всё-таки, ему дело продолжать.
Как-то раз, Пашке было тогда около трёх лет, когда я зимним вечером перебирал патроны у окошка, подошёл он ко мне и пролепетал:
- Дай!
Улыбнулся я и погрозил пальцем:
- Патроны не игрушка, как подрастёшь – всё тебе покажу и ружьё подарю, а пока мал ещё.
- Хочу мешочек, дай!
Я аж вздрогнул – дети ни разу не видели амулет, думаю, наверное, сын обмолвился, или я сам не так его понял. Переспросил на всякий случай:
- Что тебе дать, Павлуша?
- Его дай, в поясе у тебя, мешочек!
У меня и сердце оборвалось. Не к добру это, подумалось мне…
- Ничего там нет, не выдумывай, - я погладил сына по голове дрожащими руками и попытался отвлечь его немудрёными игрушками. Но мальчик не отступал:
- Есть, есть, я знаю! И знаю, что в нём ляля!
При этих словах у меня аж колени подогнулись, и я рухнул на лавку. Никто не мог этого знать, ни одной живой души не было рядом, когда далеко в глухой тайге я однажды решился распороть мешочек. Шокированный, я чуть не выронил его – в некоем подобии гнёздышка, свитом из неизвестных трав, съёжившись в неопрятный мятый комочек, там лежал высохший эмбрион. Ты представить себе не можешь, как я тогда испугался. Нет, не испугался, страхом это не назовёшь – ужас, леденящий душу ужас сковал меня. Даже подумать было жутко о том, человеческий ли он. Покрепче затянув нитки, я постарался выбросить дурные мысли из головы, но мои худшие подозрения подтвердились – нечисто дело тут, ох нечисто…
В тот вечер я постарался убедить сына, что тот ошибается, что это всё его фантазии, и перевёл разговор на другую тему. Паша недоверчиво поглядывал на меня, в то время как я сбивчиво рассказывал ему что-то, но больше к этой теме не возвращался. Я же с тех пор стал обеспокоенно наблюдать за мальцом, который с возрастом становился всё более странным.
Не по-детски молчаливый, он всегда заставал врасплох своими вопросами, такими серьёзными и, казалось, направленными на то, чтобы докопаться до глубинной сути, до самых потаённых истоков явления или предмета, о котором спрашивал. У Паши появилась привычка подолгу смотреть в сторону леса, словно размышляя о чём-то, а иногда он резко срывался с места и уходил туда, не обращая внимания на наши окрики, словно ведомый каким-то ему одному слышимым зовом. Несколько раз он забредал так далеко, что его не могли найти даже бывалые охотники, но всегда приходил сам уже на следующий день, причём с недоумевающим видом: «А что случилось? Со мной всё в порядке, не беспокойтесь.» Такое нетипичное для его лет и воспитания поведение огорчало Марью и злило меня, я уж начал подумывать, что сын блаженный. Обычные шумные детские игры не привлекали его, животные тоже почему-то сторонились задумчивого Пашу, не боялись, нет, просто как-то не замечали его и не ластились, да и он был к ним равнодушен. А вот мои охотничьи уроки он впитывал жадно, что немного радовало. Я утешал себя тем, что замкнутость и внимательность сына в таёжном краю пойдут ему на пользу, так как настоящему охотнику болтливость и легкомыслие совсем ни к чему.
Лет в десять Паша снова неожиданно вспомнил об амулете. Как-то мы с ним собирали еловый лапник для сарая недалеко от деревни, и сын, как всегда внезапно, нарушил своё обычное молчание:
- Папа, а когда ты мне его отдашь, тот мешочек?
Сначала я не понял, а через несколько секунд сообразил и снова испугался: ну дался Пашке этот амулет!
- Какой ещё мешочек? – я притворился удивлённым.
- Тот, что в поясе зашит у тебя. Кожаный такой.
- Сын, да зачем он тебе? – попытался было я перевести всё в шутку. – Так, цацка…
- Так когда отдашь? – Паша не отступал. Он смотрел на меня чёрными глазами, а я пытался понять, что ещё сын знает о талисмане и откуда ему это известно.
- Не могу, Паша. Ты большой уже, поймёшь – просто не могу.
- Жалко? Или ты боишься? – сын был пугающе серьёзен, он спрашивал так, словно знал принцип работы зловещего амулета и условия его наследования.
- Ты о чём, Паша? – тут-то пришло время по-настоящему струхнуть.
- Ты знаешь, папа. Так вот, не бойся, ничего с тобой не будет, потому что он мой.
- Что ты имеешь в виду?
- Амулет мой по праву рождения, это трудно объяснить. Тебе вреда не будет, потому что убивать тебя я не стану, он и так принадлежит мне, просто поверь.
Нечего было мне ответить на его слова, чувствовалась такая уверенность в Пашином тоне, что я пообещал ему отдать мешочек на совершеннолетие, как своего рода подарок. Тот нахмурился и произнёс:
- Поздно будет, папа. Я сам возьму его, если ты отдавать не хочешь.
Несмотря на страх наорал я на него тогда за строптивость, ишь чего выдумал – родному отцу угрожать! Но кое-какая светлая мысль мне в голову пришла, и как только вернулись мы с ним из леса, помчался я к знахарю нашему местному, деду Мыхтулю.
Был у нас на селе шаман, Андрейка, да, самый настоящий. Мы его поначалу звали Михаилом, прозвище Мыхтуль само как-то появилось, а нации какой он был – не знаю, то ли якут, то ли тунгус, он и говорил, да кто ж запомнит. Когда русские начали у реки деревню строить, ушло его племя подальше в тайгу, в самые дебри, а старик-шаман остался с малолетним внуком и обучил его всем своим премудростям, строго наказав хранить здешние места и всех обитателей. После смерти деда Мыхтуль так и остался в его хижине, приютившейся у подножия трёх старых сосен за окраиной деревни. Он всегда помогал местным, если кто-нибудь заболевал, заживлял раны, умело обходился с животными, а уж как охотники его уважали! И погоду мог устроить какую надо, и зверя приманить, и людей защитить, если вдруг зимой поблизости медведь-шатун лютовал. Но единственным и категоричным его требованием было не браконьерствовать и не губить лес почём зря. Жестоко поплатиться мог нарушитель этого негласного закона, поэтому Мыхтуля побаивались, уважали и любили.
Вот к нему-то я и направился за советом, думаю, раз он шаманит, то и в моём деле помочь сумеет.
