1832 год. Год, когда мне пришлось заново родиться. ***нская губерния, село, стадо коров на выпасе перед вечерней дойкой. Кожаный лоскут, спасающий от дождя ничуть не лучше, чем листва чахлой берёзки, под которой я прятался. Сполохи молний выхватывали из накатившей тьмы силуэты коров, меланхолично жующих сочную траву...
Это последнее, что я помню из своей предыдущей жизни. Новая началась с одутловатого, не иначе как с похмелья, лица сельского врача. Нашли меня утром, под обугленным пнём всё той же берёзки, в окружении двенадцати обугленных коровьих туш, лежащих на пятиметровом круге опалённой травы.
Пафнутьич, тот пресловутый врач, оказался не только заядлым пьяницей, но, к тому же, человеком весьма дотошным. Уже через неделю меня обследовали лучшие умы Санкт-Петербурга. А за их спинами стояли ужаснейшие люди тогдашней императорской тайной полиции. Из обрывков фраз, которые мне запомнились, наиболее выделялись непонятные мне тогда "моментальная регенерация" и "невосприимчивость повреждениям".
Не прошло и трёх месяцев, как меня, обычного сельского пастуха, представили лично царю. Николай I крайне заинтересовался слухами, что, дескать, имеется в России человек "неуязвимый колющему, режущему, пороховому оружию, а также огню, воде и прочим воздействиям". Могу похвастаться: лично отведал инкрустированного клинка Его Императорского Величества. Не впечатлило. Особенно после всех тех интересных инструментов, что испробовали на мне хирурги до того.
И с того момента пришлось мне посидеть в застенках империи. Много людей, много сволочей. Раз в месяц (а то и чаще) - походы к хирургам и костоломам. Хорошо хоть мыли и кормили перед этими походами исправно. Да и приятно, что мой личный вклад в медицину уже в те времена был солидным.
Вспомнили обо мне по-настоящему в июне 1853 года. Именно тогда Николаю сильно не понравился нездоровый интерес англичан и французов к земельным вопросам между Турцией и Россией. После 30 лет тюрьмы прогуляться по теплым пляжам Чёрного моря, пусть даже в военной форме и при оружии, было несказанно приятно. Немного смущали вражеские армии, но сильно льстил распространиышийся среди них слух о "бессмертном русском солдате, убивающем голыми руками".
Именно тогда я понял, что удар молнии дал мне не только вечную жизнь, но и вечную кару. Видеть, как умирают твои товарищи, с которыми только-только курил у костра... Врагу ж не пожелаешь, честное слово. А потом война кончилась, негласно получаешь кучу наград - и изново в темницу. 1877 год - снова на передовую. Геройствуй, прикрывай своих. А совесть либо есть, либо её нет. У меня есть. Не мог я сбежать, даже понимая (к 65-ти годам-то), что войны хорошего не приносят. И прикрывал собой, бросался не глядя, убивал "врагов"...
Русско-японскую компанию я пропустил. Уж больно заинтересовались мною врачи. По ихнему это трактовалось "изучить феномен, дабы пустить его в массы". Ну, собственно, кто бы отказался от армии бессмертных солдат?!
Зато в Первую Мировую обо мне вспомнили, как говорится, "в полный рост"! Рызрывные пули, противопехотные мины, химическое оружие... Нет, мне рассказывал один господин из соседней камеры анекдот про Кащея Бессмертного, но на своей шкуре это как-то не смешно. А уж те недели, когда ребята-инженеры разрабатывали наступательный противопехотный корпус для первых танков...
В Гражданскую войну я не пошёл. Так и сказал - дескать, расстреливайте на месте, но против своих не пойду. Законопатили сызново в камеру, а куда им было деваться?!
Так и жил, как в сказке... Новое оружие на мне испробуют - коньячком угостят и в камеру. Врачи недельку испытывают - спирта плеснут и опять на нары...
Затем Великая Отечественная настала. Показали меня Сталину (вот уж свезло к 130-летнему юбилею), научил он меня курить и снова закинул в каталашку. Это потом, по прошествии лет, я узнал, что все медицинские заслуги списали на немецкие концлагеря. Какую медицинскую энциклопедию не открой - везде немцы, садюги, оказывается наоткрывали половину премудростей хирургии! А то, что на мне советские гении тренировались сердце оперировать и органы пересаживать - это так, в архив...
Ну после путча из тюряги не слинял только ленивый. К 160-ти годам даже до столь упёртых патриотов, как я, доходит, что ловить с нашим правительством нечего. Только калоши на голый крючок в погожий день...
Так что вот так и хожу я, старик с лицом юнца, потерявший столько друзей, близких и просто хороших парней, что и вспоминать не хочется... Отсидел почти три пожизненных, почти умер ***дцать тысяч раз, из невыданных медалей можно дом построить...
А куда деваться от этого счастья - до сих пор не знаю. И уж если когда кого прокляну, то пожелаю ему бессмертия.
