Бывают такие воспоминания, с которыми невозможно жить, а бывают такие, с которыми нельзя умереть.
Это случилось не так давно. Начинался обычный день. Немного дождливый, но осень для того и создана, чтобы мир смог выплакаться перед своей зимней смертью. Слезы — это лучший подарок человечеству. Ничто больше не дает возможности быть настолько честным с самим собой, ничто больше не приносит такой радости, ничто больше не способно настолько освободить человека от груза, как слезы.
Я проснулся позже, чем обычно. Как всегда, по утрам было жутко лениво подниматься, все тело сопротивлялось, умоляя не менять горизонтального положения. Однако я встал. Хотел было побриться, но с удивлением обнаружил, что это делать необязательно — щетина решила остановиться и отдохнуть от постоянного роста. Опрокинув в себя чашку кофе вперемешку с сигаретным дымом, я вышел из дома. На улице мне встретилась соседка, с видимым безразличием проигнорировавшая мое приветствие. Я пожал плечами и зашагал дальше.
В университете уже начались пары. Я, как обычно, опоздал. Впрочем, преподаватель истории, а именно на его занятия я приходил с заметной задержкой, уже привык к моему наплевательскому отношению.
Стараясь особо не мешать просвещению толпы студентов в вопросе политического устройства средневековой Англии, я просочился в двери аудитории и опустился на ближайшую скамью. Видимо, все были настолько поглощены упоенным верещанием преподавателя, что на мое появление не обратили ни малейшего внимания. Даже Димка, который обычно доставал меня тупыми пошловатыми анекдотами, ни разу не обернулся. Короче говоря, все пятьдесят минут я наслаждался полным игнором и был по-своему счастлив.
Долгожданный момент перерыва наконец-то наступил. Я спустился на крыльцо с сигаретой в зубах и попытался пообщаться с сокурсниками. Но…
Это становилось уже совсем не смешно и даже не весело. Не то, чтобы меня избегали, отворачиваясь от вопросов; не то, чтобы меня сторонились, бросая косые взгляды. Меня просто НЕ ЗАМЕЧАЛИ. Как будто я вдруг превратился в кусок стекла, прозрачного, как слеза ребенка. Все попытки обратить внимание к своей скромной персоне заканчивались так, будто и не начинались. Не действовали даже подзатыльники и пинки под зад. Наконец я, потеряв терпение и отдавшись смятению, просто запрыгнул на плечи своему самому злейшему негласному врагу — здоровенному детине из параллельной группы — и заорал во всю глотку: «Все вы козлы!». Реакция ошеломила своим отсутствием. Не зная, что думать, я бросился на пешеходный тротуар и стал приставать ко всем прохожим. Хоть бы один обернулся! Я разбивал кулаки о лица, я изорвал ботинки о тела попадавшихся мне на дороге гопников. Но мои удары не могли заставить их даже пошатнуться. Лужи, в которые я намеренно падал, оставались спокойными и безмятежно поблескивали гладкой, словно зеркало, поверхностью, они словно не хотели распылять брызги или сделать мою одежду влажной.
Моя безумная драка за внимание продолжалась довольно долго. Мое отчаяние превратилось в злобу. Я не чувствовал усталости, не чувствовал боли или тяжести собственных ударов. Мой разум помутился окончательно. Осознав безнаказанность своих действий, я открывал сумки девушек, лез в карманы мужчин и доставал деньги. Много денег. Набрав большое количество купюр, я стал выбрасывать те, что были поменьше, оставляя себе лишь тысячные. За полчаса такого «заработка» я уже мог купить себе шикарный автомобиль, что и собирался сделать. Но сначала я зашел в ближайший бар.
В маленьком прокуренном помещении (вентиляция, видимо, не работала совсем) почти не было посетителей. Я устроился у барной стойки, подзывая бармена. И тут до моего, разгоряченного добычей и нелепостью дня, мозга дошло, что бармен в точности такой же человек, как и сотни обворованных мной на улице. Запрыгнув на барную стойку, я несколько раз прошелся по ней взад-вперед, покрутил носком грязного ботинка у лица вульгарной дамочки, хлеставшей мартини словно минералку, и, перепрыгнув через бармена, оказался у полок с алкоголем. Я выбрал самый дорогой коньяк…
…Я очнулся в двух кварталах от дома, лежа на асфальте, уткнув половину лица в лужу. Вокруг не было никого, кроме ночи. Мне удалось многое: подняться, сделать несколько шагов, но не вспомнить, как я здесь оказался. Решив не мучить уставшее тело, я прилег у ближайшей стены и снова отрубился.
***
Я надеялся, что все произошедшее - лишь изощренное наказание, посланное мне за что-то безумным шаманом, прячущимся под маской одного из знакомых. Однако, кошмарный сон не кончался, являя собой невообразимую реальность. Я вряд ли смогу описать словами метания, смятение и ужас, поглощавшие меня в те дни. Ни один человек не видел меня и не ощущал. Каждый день я приходил в библиотеку и искал материалы по духам, привидениям, полтергейстам — всему тому, необъяснимому, во что никогда не верил. Однако каждый автор, каждая заметка загоняла меня еще ближе к тупику. Вопреки всем учениям я продолжал спать, ощущать влияние алкоголя и никотина, видел себя в зеркале и мог пользоваться различными предметами. Уже позже пришло понимание, что неодушевленные предметы не могут чувствовать, поэтому покоряются мне, люди же не верят в существование существ, подобных мне, поэтому и не видят, не ощущают. Однако…
В тот день я сидел на лавочке в парке с очередной книгой по эзотерике, пытаясь понять и оправдать свое существование. Мимо, как всегда, ходили люди, скользя взглядами сквозь меня. Впрочем, к тому времени я тоже перестал обращать внимание на окружающих. От чтения меня отвлек голос.
— Эта книга — полная чушь.
От неожиданности я вздрогнул, уронив издание в лужу. Тысячи маленьких брызг разлетелись в стороны, заляпав черные камелоты девушки, сидящей рядом на скамейке.
— Зачем же так пугаться и ронять макулатуру? — спросила она, доставая из кармана сигарету, протягивая мне пачку. — Будешь?
Я вытянул тонкую палочку «Voque» и приблизил ее к сверкнувшему пламени зажигалки, исподлобья разглядывая собеседницу. Что за странное создание сидело передо мной! Затянутая в тугой кожаный корсет хрупкая фигура, казалось, вот-вот переломится, длинная черная юбка скрывала ноги. Но самым поразительным было лицо, обрамленное прямыми прядями волос нежно-голубого цвета. Хотя нет, черты лица были вполне обычными, даже миловидными. Глаза! Вот что удивляло. Две серые бездны, густо обведенные черными линиями не выражали ничего, кроме удручающего спокойствия и отсутствия каких-либо эмоций.
— Ты меня видишь? — спросил я.
— Да.
— Ты такая же как я?
— Нет, я хуже, я живая.
— Ты знаешь, кто я?
— Догадываюсь, но объяснить сейчас вряд ли смогу.
Она выпустила струйку дыма и поднявшись, потянула меня за руку.
— Пойдем.
Мы долго брели по аллее, не говоря ни слова. Наконец, я решился задать вопрос.
— Куда мы идем?
— Ко мне.
Она жила в небольшой квартирке, заваленной книгами, свечами (их было просто невероятное количество: восковые, парафиновые, гелевые, разных калибров) и непонятными предметами. Оглядевшись, я уселся на диван, поджав под себя ноги. Она села на стул напротив.
— Кто ты?
— Просто девчонка, сунувшая свой нос, куда не следовало.
Мне хотелось задать множество вопросов, но густой непроницаемый взгляд пугал больше неведения. Я решил сменить тему.
— У тебя волосы такие….
— Голубые. Я знаю. Хотя и красилась в синий…
Она скользнула взглядом через мое плечо, улыбнувшись одними губами.
— Я увлекалась магией — насылала кошмары на неприятелей, понос на алкоголиков и привораживала мальчишек, но ненадолго, чтобы всю жизнь не донимали. Именно увлекалась, потому что тогда не совсем понимала, с какими силами играю. И однажды доигралась. Я решила попробовать Вуду. Захотелось узнать, что будет.
Она снова потянулась за сигаретой.
— Вуду — опасная штука.
— А ты, я смотрю, уже начитался и этого, — ее губы искривились в усмешке.
— Что ты сделала?
— Я вызвала Летописца Судьбы.
Я в шоке уставился на нее. Призыв Адонатоса — очень сложный ритуал, требовавший серьезной подготовки и недюжей выносливости. Словно прочитав мои мысли, девушка вздохнула.
— Да, это сложно. Именно в этой комнате я чертила пентаграмму и приносила в жертву курицу. Кстати, это было самым сложным — убить животное, которое родилось быть жертвой, но так хотело жить. Потом почти три часа я читала молитвы и обереги. Но мне не было страшно. Тогда я просто не знала, что такое настоящий страх. Знаешь, что было истинным ужасом?
Я отрицательно помотал головой, хотя отлично понимал, что произошло потом.
— Увидеть свою точную копию, — продолжила она. — Но словно вывернутую на изнанку, как негатив. Я даже не смогла ничего спросить у того, которого потревожила. Мои губы тут же начали читать просьбу уйти. Инстинкт самосохранения сработал, видимо. Как только видение исчезло, я принялась судорожно избавлять комнату от малейших признаков только что проделанного. Наконец, вымывшись святой водой, а я окатила ею всю себя, стараясь очиститься, я заглянула в зеркало и увидела, что на голове не осталось ни одного темного волоса. За эти минуты я полностью поседела.
Она замолчала и мне показалось, что в ее глазах мелькнула искра горечи.
— Что было потом? — наконец решился спросить я.
— Ничего. С тех пор я не играю с потусторонним миром. Теперь он преследует меня. Повсюду. Я не могу появляться в церкви, потому что боюсь кары за свои действия. Я не могу появляться на кладбище, потому что боюсь встретить недавно погребенных, чьи души еще приближены к телу. Они словно упрекают меня. Единственное, что спасает — это лес. Лес, который стал пристанищем плакальщиков — душ, ищущих успокоение в его чистом покое. Этих я не боюсь. Они слишком заняты своим горем, чтобы обращать внимание на живую дуру, преклоняющую колени вместе с ними и вымаливающую для себя прощение.
Она встала и вышла из комнаты. Я услышал возню в прихожей и звук открывающейся двери.
— Куда ты?
— Оставайся здесь и жди меня.
Дверь закрылась, щелкнул английский замок. Ровные шаги, удаляющиеся вниз по лестнице.
***
Она вернулась, когда за окном стемнело. Не разуваясь, пробежала в комнату.
— Поднимайся, пошли.
Я нехотя сбросил ноги с дивана и выключил телевизор.
— Куда мы на этот раз?
— Домой, Костя.
Я удивленно поднял на нее глаза, точно помня, что не называл своего имени.
— Не задавай вопросов.
***
— Ты ведь говорила…
— Теперь уже не боюсь. Помогая тебе, я искуплю свой грех. Я пересиливаю свой страх, потому что только страдание и боль могут очистить то, что не смыть даже святой водой.
Мы стояли у ворот кладбища. Уверенными шагами она вела меня между могилами, усыпанными остатками неживых цветов, памятниками, исписанными маркерами всех оттенков, под пристальным взглядом сотен глаз. Призраки сидели на лавочках у своих последних пристанищ. Молодые и старые, одинокие и парами. Они не разговаривали, я не слышал слов, но ощущал некое движение. Движение духов, тянущихся друг к другу и ко мне.
Она остановилась у аккуратного холмика с незатейливым памятником, увенчанным крестом, и указала пальцем на фотографию. Не нужно было слов. Память сама обрисовала мне скрытые до этого момента события, как только взгляд упал на табличку. Табличку с моим именем.
***
Я не стану описывать свою смерть — самую нелепую и непредсказуемую смерть под колесами автомобиля. Сейчас это уже не важно. Единственное, что имеет значение — это поиск. Поиск причины, задержавшей меня здесь, между Землей и Небом. В своей жизни, такой короткой и малосодержательной, я успел сотворить Зло. Зло, которое должно быть искуплено и возвращено ко мне. Я пока не знаю, кого обидел столь сильно, что оставил незаживающую рану в душе. Кто проклял меня, наказав скитанием в мире живых. Но одно я знаю точно — девушка с голубыми волосами, девушка, записывающая сейчас мои слова, чтобы донести до всех пока живущих, должна получить прощение. Сейчас она, улыбаясь лишь узкой полоской губ (она улыбается, когда я заставляю писать о ней), поставит точку и отведет меня в лес. В плачущий лес покоя, где, возможно, я тоже получу спасение.
