Когда придёшь в себя, меня уже не станет,
Но любимому на память,
Но только не рискуй так больше никогда!
Светлана Копылова "Сердце"
Я мчалась сквозь липкий, похожий на манку снежок. Ноги в высоких сапогах болтались над землей. Руки в пуховых рукавицах поминутно раздвигали снежную завесу. Снежинки таяли на меховом воротнике дублёнки. Покрытые инеем рыжие пряди то и дело выбивались из-под капюшона.
Ещё с утра то там, то здесь встречались полукруглые иглу, сверху похожие на аккуратные сугробы. А теперь внизу тянулась заснеженная равнина, над которой нависли тяжёлые грязно-белые облака. Скучнее зрелища представить было невозможно. От белизны уже болят глаза. Так далеко я никогда ещё не залетала. И если расчёты верны, то вот-вот должна была достигнуть границ Северного Края.
Считается, что пересечь их невозможно. Этот край не зря назвали заповедным. Вошедший сюда однажды обречен блуждать среди снегов до конца жизни. Причём войти можно легко и просто. Выйти не удавалось никому. Некоторые полагали, что край обнесён невидимой стеной, в которой есть врата, открывающиеся раз в триста лет. Другие утверждали, что всему виной банальное отсутствие дорог (их постоянно заметает снегом). Не знаю, чья гипотеза верна. Но точно знаю, что отсюда можно улететь.
Лет десять назад я вынуждена была покинуть родной остров. Но все эти годы мечтала о возвращении. И не просто мечтала, а искала способ воплотить мечту в реальность. Просиживала долгие часы беседах с местными чудодеями и чародеями. Изучала древнейшую письменность. Перерыла кучу рассыпающихся в руках манускриптов. И наткнулась-таки на заклинание, дарующее человеку крылья.
Я с трудом дождалась полнолуния. Вышла в чистое поле. Раскинула в стороны руки. И дрожащим от нетерпения голосом пробормотала нужные слова. Нет, крылья у меня не появились. Но где-то в районе пупка как будто загорелось маленькое солнце. Оно становилось все больше и больше. И приятное расслабляющее тепло охватило её всю, от пальцев ног и до макушки. А тело стало невесомым, как пушинка. Я не заметила, как оттолкнулась от земли и поднялась над крышей своего иглу. И почти сразу же опустилась обратно. Но этот первый полёт, который и полётом-то не назовёшь, я запомнила навсегда.
А потом были годы ночных тренировок. Со временем я научилась преодолевать большие расстояния. Парить над самою землей. И подниматься к облакам. Правда, летать мне приходилось в одиночестве. Но меня оно ничуть не тяготило. Жители посёлка поговаривали, что у меня в груди кусок льда, а не сердце. Хотя на самом деле у меня совсем не было сердца. Буквально. Поэтому я разучилась испытывать радость, но зато не испытывала и грусти. Впрочем, полёты доставляли мне чисто физическое удовольствие. Почти такое же, как доставляло в своё время купание в море. Описать это чувство словами невозможное (да и вообще я давно уже разучилась описывать чувства).
Это надо почувствовать самому. Не раз бывало, что я возвращалась домой часа в три-четыре утра, вставала в семь и потом весь день чувствовала бодрой, оптимистичной и свежей. Ночной полёт словно подзаряжал меня энергией.
И вот настало время исполнения мечты. Я летела долгие три дня и вылетела за границу Северного Края. Вылетела! Царство вечной ночи и зимы осталось позади. А впереди как огонь маяка горел алый солнечный круг. Мне бы порадоваться вновь обретенной свободе передвижения, но я настолько отвыкла от света, что на мгновение ослепла от него. К счастью, солнце медленно опускалось за горизонт, светило не в полную силу, и я смогла полюбоваться сменой цвета неба на закате. Сперва оно было голубовато-серым с ярко-желтыми и нежно-розовыми полосами, но постепенно краски потускнели. Нельзя сказать, что это был самый красивый закат в её жизни. Но он был первый, видимый мной за без малого десяток лет. И потому поразил многоцветьем.
Я наблюдала за ним, сидя на утёсе, а вокруг лениво перекатывалось море. Как же давно она не вдыхала его свежий и солёный аромат и не слышала утробный шум прибоя. Сбросив ненужные здесь обувь и одежду, я ласточкой нырнула в тёплую волну. Она накрыла с головой. Мне давно уже не доводилось плавать, но тело не забыло навыки, и вскоре я уже вылезала на берег. К тому моменту солнце совсем село. Но мои глаза прекрасно видели даже в кромешной тьме, и сумерки тем более не пугали. К вечеру вода нагрелась, а песок, наоборот, остыл. Идти по нему было приятно, но нелегко. Ноги вязли.
Вот и поваленная штормом пальма. Её толстый коричневый ствол был наклонен параллельно песку, а зелёный купол листьев почти касался пенной кромки. Здесь мы обычно встречались с любимым. Будь у меня сердце, оно, наверное, затрепетало бы, ведь я прекрасно помнила, как много лет назад мы с ним прогуливались вдоль берега. Помнила я и том, как однажды в воздухе просвистела стрела. Она предназначалась мне, но любимый успел заслонить меня своим телом. Стрела пронзила грудь и вошла прямо в сердце... Большинство девушек, возможно, забились бы в рыданиях, при одном только воспоминании об этом, я же просматривала картинки из прошлого с тем же бесстрастием, с каким детстве рассматривала старые портреты. То были удивительные и волшебные портреты, люди на которых двигались словно живые. Только между мной и этими людьми было стекло. Вот и сейчас мне казалось, что между мною и событиями прошлого стоит стеклянная стена, такая чистая, что сквозь неё прекрасно видно все мельчайшие детали, и в то же время такая твердая, что сквозь неё не пробивается ни малейшего чувства. Я помнила отдельные события, но почему-то не могла вспомнить свою реакцию на них. Помнится, стрелявшего нашли. Им оказался заезжий разбойник, которого кто-то нанял. Подозревали одну состоятельную даму, любовь которой отверг мой возлюбленный, но доказать так ничего и не смогли. А может быть, и не пытались. Роковая стрела оказалась смазанной каким-то колдовским составом, удлиняющим агонию. Любимый умирал. И единственный способ спасти его был – вырезать пораженное сердце и заменить его новым. И я пожертвовала своим. Будучи молодой, небедной и симпатичной, я, конечно, хотела жить. Но ещё сильней хотела, чтобы жил любимый. И ради этого была готова умереть.
Но почему-то не умерла. Очнулась в узком деревянном ящике – гробу. Стучать в крышку было бессмысленно, слишком крепко она была приколочена. Кричать – тоже. В иное время я ударилась бы в панику. Или поседела бы со страху. Но теперь оставалась спокойной как камень. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем на моё счастье в наш фамильный склеп забрались парочка гробокопателей, в надежде поживиться фамильными украшениями, которые по обычаю, надевали на усопших представительниц знатных семейств. Я слышала тяжелое пыхтение и скрип сдвигаемой крышки гроба. Наконец, почувствовав на своём лице чьё-то дыхание, я резко села и распахнула глаза. И первое – что увидела выражение несказанного ужаса на лицах моих, если можно так сказать, освободителей.
– Уп-упыриха! – заикаясь, прохрипел рослый толстяк и с удивительным для столь тучного человека проворством бросился к двери. Его тщедушный и узколиций товарищ как будто впал в ступор. Но едва я шагнула к нему намереваясь поблагодарить за спасение, как он опрометью бросился бежать. Я – за ним. Он бежал, спотыкался, падал, поднимался и снова бежал. Остановился только на обрывистом высоком берегу.
Узколицый попятился и, поскользнувшись, полетел вниз с обрыва. Я спрыгнула следом. Парень лежал на спине, раскинув руки, голова его была повернула на бок, а по щеке стекала струйка крови. Бедняга видимо, ударился виском о камень. И тут я увидела в реке своё отражение и, наконец, поняла, почему от меня все шарахались. Кожа на лице была серой и потрескавшейся, как засохшая маска из глины. Глаза горели плотоядным красным цветом. Я хотела зачерпнуть воды, чтобы смыть эту отвратительную маску, но так и замерла с протянутой рукой. Ногти начали стремительно расти и через пару секунд стали похожими на стилеты. Этими ногтями я разрезала грудную клетку узколицего извлекла оттуда ещё теплое, мягкое сердце и, отрезав кусочек, отправила в рот. Потом ещё один, потом ещё… По подбородку потекла чужая кровь, стирая её я, почувствовала, что кожа моя разгладилась и стала мягкой, человеческой. Откуда я знала, что именно мне сейчас нужно? Очевидно, сработал какой-то животный инстинкт.
Возвращаться назад, в пансион, где жила с десяти лет, я не стала, а родных у меня не было. Найдя в лесу заброшенную хижину, я поселилась там. А где-то через месяц моя кожа снова стала сохнуть. Сердца животных облегчения не приносили. Но убить человека у меня рука не поднималась. Не поднималась и всё тут. Я думала, что если не поем, просто умру. Но я и без того была мертва. Тело просто постепенно каменело, застывало как глина в печи. Я поняла, что вскоре не смогу пошевелиться. Но мозг был ясен как никогда. И слух обострился до того, что я слышала, о чем судачат старушки в деревеньке за сотни миль вокруг. Обострившимся нюхом я чувствовала, что на заднем дворе есть могила. Кое-как доползя до неё, я нашла себе пищу. Все слышать и понимать, но не иметь возможности пошевелиться – такой участи даже врагу не пожелаешь. Пусть моя жизнь не была полноценной, но превращаться в мыслящий камень я не собиралась и перебралась из хижины в пещеру неподалёку от кладбища. Тайком выкапывая трупы, я питалась их сердцами. И не испытывала ни малейших угрызений совести. А разве их испытывают жены рыболовов, разделывая свежепойманных карасей? Так продолжалось до тех пор, пока однажды меня не застали за едой заблудившиеся охотники. Они в панике разбежались, но потом вернулись и устроили ловушку: подняли на вершину дерево ведро полное святой воды, и спрятавшись в кустах при помощи верёвки опрокинули его на меня. Вода обожгла как огонь и обездвижила меня. Довольные охотники поволокли чудовище на суд.
Тогда я и узнала, что превратилась в асмУтиса, точнее в асмутИсу* – существо, питающееся человеческими сердцами. Люди боялись меня и снова заперли в гробу. Если бы я могла, то скорей всего почувствовала бы себя несправедливо осуждённой. Ведь я никому не причиняла зла! Больше того – помогла одному мальчишке выбраться из волчьей ямы и на руках отнесла его до деревни. Нет, я не испытывала жалости к несчастному ребенку, сломавшему обе ноги. Ведь жалость – это чувство, а чувствовать я больше не могла из-за отсутствия сердца. Но умом понимала, каково мальчишке, и сделала всё, чтобы помочь ему. И как оказалось, не зря. Потому что именно этот мальчишка помог мне бежать.
