О чем вы думайте в тот момент, когда покупаете в супермаркете брюссельскую капусту? Может быть, о цене, а может, о соотношении вкуса и пользы.
О чем вы думайте, когда едете на своей старенькой «Волге» с истертыми покрышками, разбитой задней фарой и джазовой музыкой, льющейся из хрипящих динамиков? О доблестных инспекторах ГАИ? Возможно. О том, насколько гармонирует сизая ткань воды с багрянцем отраженного в нем заката и как коварны, незаметны и бесшумны шаги надвигающихся сумерек? Это вариант для романтиков и философов, таких в наши времена немного осталось – так, одни фальшивки.
О, вы можете думать о чем угодно. Но где бы вы не находились, что бы вы не делали, как бы вам не было страшно и как бы радостно вы не смеялись – вы редко думаете обо мне. И о том, что я могу стоять рядом, могу протянуть руку и коснуться вашего плеча, чтобы вы почувствовали нестерпимый холод. Тогда вы все поймете. А я возьму свою алую как мак тетрадь и запишу в нее ваше имя такими же алыми чернилами.
***
…Паренек лет семнадцати, который бежит по тропинке глубокой безлунной ночью, рыдает. Ольховые ветки хлещут его по мокрым щекам, болото чавкает под ногами, будто голодный зверь, дождавшийся добычи, крики неясыти и выпи сливаются в безумную, фантасмагорическую какофонию. Он должен умереть и знает это – за этим он сюда и пришел. И он думает обо мне. Жаждет меня. Мечтает, как о бутылке виски и страстной любовнице, которые общими усилиями заставят погрузиться в блаженную темноту; которые заставят забыть, забыть, забыть обо всех невзгодах.
Паренек спотыкается, падает. Я подхожу ближе и задумываюсь. Коснуться его или нет? Дать понять ему за секунду до смерти, насколько это холодно, страшно и одиноко – или сразу милосердно записать его имя в тетрадь? Я колеблюсь, но потом мной овладевает азарт. Мне становится интересно: а можно ли этого мальчишку довести до еще большего отчаяния? Жестоко, я знаю. Но такова моя суть. Я протягиваю руку…
Его плечо теплое и влажное от ночной сырости. Неправда, что смерть лишена жалости, это все враки – мне становится его жаль. Чуть-чуть. На мальчишку обрушивается каскад эмоций, и мне не нужно рыться в его чувствах, чтобы понять это – все отражается в его зрачках, в трепыхании ресниц, в искаженных ужасом чертах. Теперь он понимает, насколько оплошал. Теперь он хочет жить. Прости, малыш, с раскаяньем ты опоздал. Сейчас откручу колпачок своей ручки, обнажив острый как дага стержень, поднесу его к еще чистой, незапятнанной странице…
- Не хочу! – взвыл юный смертник, протягивая израненные пальцы в сторону ольхи, которая шелестела и шелестела под порывами ветра. Но нет, не к ольхе он тянул руки, не ее молил о спасении сорванным от плача голосом. Он почуял меня, - Не хочу умирать!
И он закричал – так кошмарно, безумно и пронзительно, что выпь затихла, а лягушки оборвали свой незатейливый полуночный концерт. А я нацелил стержень ручки на белоснежный лист…
***
Вот и все. Очередная галочка в моем списке. Очередная потерянная душа. Но я никогда не останавливаюсь, и я никогда не отдыхаю. Я просто иду к моей следующей жертве.
Вы редко думаете обо мне. Но как вы полагаете, о ком СЏ думаю сейчас? Может быть, о вас?
