Не ведьма Дундучиха застилает на ночь стол скатертью, не ступой закостила наброжая – кроет землю белый снег, летят – падают хлопья надранными лохмотьями, воет, вьётся вьюга, выбухает вихорь, метёт метель-поземелица, закуделила.
Третий день и грустна и печальна коротает дни в серебряном тереме царевна Чучелка.
Третий день, как печален и грустен уехал царевич Коструб за Лукорье.
За морем Лукорье, там реки текут сытовые, берега там кисельные, источники сахарные, а вырии-птицы не умолкают круглый год.
Полпути не проехал царевич, занемог в дороге и помер. В чужом краю его схоронили.
Вот среди ночи слышит царевна – под окном кто-то кличет:
— Чучелка, Чучелка, отвори!
Вся зарделась царевна – узнала Коструба.
Думает царевна: "Это он, это жених, царевич вернулся с дороги!"
Встала. Отворила.
— Бери свои белые платья, жемчуг. Я в чужом краю завоевал себе землю, мой подземный дворец краше Лукорья.
Надела Чучелка белые платья, жемчуг. Спешит на крыльцо. А он её за руку и на коня. Взвился конь, и помчались.
Мчатся. Мчатся царевич с царевной. Страх змеёй наползает на сердце: видит царевна – под нею не конь, таких не бывает, а ветер.
Ветер-вихорь несёт их сквозь тёмные леса, сквозь мхи и болотца – ржавы болотца в шары-бары – пустое место.
Поравнялись с церковью, повернули на кладбище. Тут конь исчез. И вдвоём остались они над могилой: царевич Коструб и царевна.
А в могиле чернеет из-под снега дыра.
— Вот мои земли, там мой дворец, там мы отпразднуем свадьбу: – дни будут вечны и пир наш весёлый без печали, без слез.
Полезай!
— Нет, – отвечает царевна, – я дороги не знаю, ты наперёд, я – за тобою.
Послушался царевич царевну, пропал в могиле. И осталась царевна над чёрной дырой.
Сняла с себя платья – да в могилу бросила.
— На же, тяни за собою.
Вот белые платья, вот жемчуга! – и, сбросив в могилу все до сафьянных сапожков, заткнула дыру, да бежать без дороги по снегу, сама не знала куда.
Летела царевна, летела – вдалеке огонёк мелькает – прытче бежит.
Добежала, смотрит: изба, одна-одинокая изба стоит среди поля.
Бросилась к двери, вломилась в сени, да в горницу.
Мертвец на лавке лежит, больше нет никого, и светит свеча.
Царевна со страха на печку, забилась в угол, сидит тихонько.
А там на кладбище, а там на могиле обманутый вышел из гроба царевич.
Созвал Коструб мертвецов и полетел с мертвецами вслед по царевну.
Прилетел до избы, кричит через окно:
— Мертвец, отвори мертвецу! Будем с живым пир пировать!
Зашевелился мертвец: то ногой, то рукой поведёт.
А потом с лавки как встал и пошёл, дверь отворил.
И нашло мертвецов полным-полна изба.
Окружили печь, кличут царевну:
— Вылезай, вылезай – будем пир пировать!
— У меня нет рубашки и сафьяновых сапожков, принесите мне: там они, на могиле! – говорит мертвецам царевна.
Посылает царевич мертвеца на могилу. И вернулся мертвец, принёс и рубашку, и сапожки.
И опять кличут царевну. А она им то, говорит, рукавичек нет, то платка у неё нет, то пояса.
Но мертвецы ей все из могилы достали, все платья, весь жемчуг до последней крупинки.
Кличут царевну:
— Вылезай, вылезай – будем пир пировать!
И надела царевна белые платья, жемчуг – вышла. Вышла царевна. И в кругу мертвецов замерла.
А! Как обрадован мёртвый живому!
— Я тебе верен за гробом, – целовал царевну мёртвый царевич, и с поцелуем живая кровь убывала – тёплая кровка текла в его холодные синие жилы.
Третьи петухи пропели – мертвецы разлетелись по тёмным могилам, там, в могилах, облизывали красные губы.
Не вернулась царевна в свой серебряный терем.
Нашли Чучелку утром – белая, как белый снег, без единой кровинки, далёко в чистом поле, в мертвецкой избе.
Вьётся вьюга и воет, валит и, опрокидывая, руша, сбивает с ног.
Разворотила, нелёгкая, дубья-колодья, замела дверь, засыпала окна – хоронит серебряный Чучелкин терем.
Холодна зима – белый снег.
