Из чащи покажутся мертвые псы,
Идущие мне на поклон,
Их зубы не сжаты, по ветру носы,
И каждый из них ослеплен.
Так смерть привела их своею рукой,
Ошейник презренья надев.
Что грызли они у себя под землей
Пред тем как вернуться на свет?
Их взгляды молчат, потемнев и заснув,
Лишь в глотке готовится вой,
Хотел бы сбежать, от судьбы упорхнув,
Но я обрученный с бедой.
Вот вышел вожак, лапой высказав гнев,
А стая ступила назад.
И плакала ночь, раскрывая свой зев,
Раскрасив безумный парад.
И мертвые шли, один за другим,
Добычу, не дрогнув, сложив,
И с каждой собакой свергался мой нимб,
Так, будто и я был не жив.
Лизали ладони мне их языки,
Сдирая невольно тепло,
Их черные шкуры мне были близки,
Их морды мне были лицом.
Спускался рассвет, расчертив темноту,
Нырнув в перевернутый миг,
Вкус крови железом растекся во рту,
И клык приходился на клык.
Напившийся тенью, смешлив и печален,
Сидел я в ожившем кругу,
Средь тел мертвых псов как на лучшей из спален
Предавшись изменчиво сну.
Я в сне этом выл, натыкаясь на спины,
Я лаял и был оглушен,
Для грязной, взлохмаченной брошенной псины
Никто не раскроет свой дом.
Из чащи покажутся мертвые псы,
Идущие мне на поклон,
В зубах у них дети, на спинах отцы,
Телами мой выложен склон.
Их черные шкуры раскрасила кровь,
Слепые глазницы пусты,
Осталось лишь палец себе уколоть,
Заполнив в согласье листы.
