Аннотация
Козий Сор. Так Грег называет своего учителя по английскому, мистера Сора. От него одни неприятности, и вот последняя – он поставил Грегу двойку за устный рассказ. Он не поверил рассказу Грега о фотокамере, которую тот нашёл в прошлом году. О тех фотографиях, которые получались. О тех ужасных вещах, которые потом происходили. Бедный Грег… Он просто хотел доказать, что говорил правду. Он снова вытащил камеру из тайника, и опять стали происходить события одно страшнее другого. Точно также, как и в прошлый раз…
Роберт Лоуренс Стайн.
Улыбнись и умри.
— Грег Бэнкс!
У меня мурашки по коже побежали, когда мистер Сор назвал мое имя. Забившись в самый дальний уголок своей парты на заднем ряду, я сидел как мышка. Я спрятался за широкой спиной нашей гориллы Брайана Вебба, сидевшего прямо передо мной. Я сложил ладони и молился, чтобы мистер Сор не вызвал меня к доске.
— Грег Бэнкс!
У меня засосало под ложечкой, колени задрожали. Я медленно поднимался, с трудом проглотив комок в горле. Для меня самое страшное — отвечать у доски перед всем классом. Особенно если не было времени как следует попрактиковаться. И если смотреть в записи не разрешается. А ведь добрая половина наших отметок по английскому языку зависит от этих ответов у доски.
Я кашлянул и обреченно поплелся к доске. И прошел уже почти полпути, когда Донни Грин выставил в проход свою ножищу в белой кроссовке. Я споткнулся, но не упал. А класс все равно заржал.
Мистер Сор мрачно посмотрел на Донни.
— Донни Грин, ты так делаешь всем, кто изволит проходить мимо?
— Типа того, — ответил Донни.
У нас все считают Донни хохмачом. Нет, все — это не значит, что и мистер Сор тоже. Он вообще не признает никаких хохм. За глаза мы зовем его Козий Сор. Правда, если он об этом узнает, то ничего в этом смешного не увидит. Это уж как пить дать.
Мистер Сор — длинный, тощий и почти совсем лысый. Он никогда не шутит. Не улыбается. Губы его всегда крепко сжаты, будто он съел лимон без сахара. Козий Сор — Кислый Сыр, одним словом.
В нашей школе Питтс-Лендинга он притча во языцех. Все молят бога, чтобы не попасть к нему. Мои лучшие друзья Майкл, Чив и Шери — счастливчики, они учатся в классе мисс Фолсам. Один я угодил в лапы Козьего Сора.
Я встал около его стола и еще раз прочистил горло. Стоял и мучительно думал, все ли видят, как дрожат у меня коленки. Сам красный как рак, а ладони влажные и холодные. Неужели перед классом все вот так стоят, как на пытке?
Мистер Сор сплел пальцы и похрустывал ими.
— Итак, Грег, слушаем твою правдивую историю.
Я снова прокашлялся. Уже, наверное, в тысяча первый раз. Набрал полные легкие воздуха. И начал рассказывать историю о том, что случилось прошлым летом.
— Слонялись мы с моими закадычными дружками Чивом, Майклом и Шери по двору и маялись от скуки. Делать нам было нечего. Вот и скучно. И решили мы предпринять что-нибудь сногсшибательное. Например, проникнуть в дом Коффмана.
Мистер Сор поднял руку, чтобы прервать меня. Наморщил лоб и спросил:
— Что за дом Коффмана?
— Это дом с привидениями! — подал голос Донни Грин.
— Это там, где Донни живет, — пророкотал Брайан Вебб громоподобным шепотом.
Весь класс — в лежку.
Мистер Сор поднял обе руки, чтоб все, значит, рты закрыли, и посмотрел на класс, сохраняя на лице лимоннокислое выражение.
— Это нежилой дом по соседству, — пояснил я. — Вошли мы, значит, в дом, проникли в нижнее полуподвальное помещение. И нашли там старую фотокамеру. О том и моя правдивая история. Потому что это была фотокамера, которая несла в себе зло.
Мистер Сор застонал и закатил глаза. Кое-кто в классе засмеялся. Но я снова набрал побольше воздуха и продолжал:
— Это была камера типа поляроида. Снимки вылезали и проявлялись сразу. Только на них было не то, что мы снимали. Каждый раз — что-то ужасное. Я принес камеру домой и снял новенький папин фургон. Вылезло фото, а на нем фургон — весь искореженный. Просто всмятку. А через несколько дней мой папа попал в страшную аварию. Оказалось, что фотография показывала правду.
Я оглядел класс, чтобы понять, как ребята реагируют на мой рассказ. Кто-то смеялся, многие смотрели, вытаращив глаза, будто пытаясь понять, несу я околесицу или говорю правду.
Брайан Вебб, конечно, попытался все испортить — засунул оба указательных пальца в ноздри и давай там ковырять. Он-то думал, будто он парень-весельчак, а он как был, так и есть дуб стоеросовый.
— Я сделал снимок своего друга Чива Артура, — продолжал я, — во время игры в Малой лиге. Перед камерой Чив стоял и улыбался, а на снимке он лежал без сознания на земле. И действительно, через несколько минут была подача, и малый, что подавал, угодил Чиву прямиком в голову. Тот так и рухнул на землю, потеряв сознание, и лежал совсем как на фото.
С задних рядов донеслось нервное хихиканье. Я посмотрел на класс: у многих лица вытянулись, а Брайан все яростнее ковырял в носу. Только я отвернулся: ишь остряк, думает рассмешить меня своими штучками!
Мистер Сор уперся локтями в стол и подпер ладонями подбородок. Лица не видно, только его лысая башка сверкает. Так что сказать, нравится ему мой рассказ или нет, я не мог.
— А потом стало твориться что-то совсем невообразимое. Я принес камеру на день рождения Шери Уокер и снял ее рядом с деревом. Когда снимок вылез, дерево на нем было, а Шери нет. Типа того, что она невидимая. И вот через несколько минут Шери исчезла.
Многие ахнули. Другие засмеялись. А мистер Сор сидел, не поднимая головы.
— Через пару дней Шери вернулась. Только мы уже были до смерти напуганы и больше камерой не пользовались. Мы отнесли ее обратно в дом Коффмана. И встретили там чудного парня, который ее придумал. Он сказал нам, что на камере проклятье и...
К моему удивлению, мистер Сор вдруг вскочил.
— Достаточно! — рявкнул он.
— Простите? — Я подумал, что ослышался.
В классе воцарилась гробовая тишина.
Мистер Сор качал головой, а потом его мутно-карие глазки превратились в узенькие щелочки, и глядел он сквозь эти щелочки на меня.
— Грег, — сказал он, — у меня для тебя плохие новости.
Прозвенел звонок.
— Остальные рассказы послушаем завтра, — объявил мистер Сор. — А теперь можете расходиться.
Стулья дружно заскрипели, потому что все разом вскочили. Я с завистью смотрел, как ребята собирали книжки и тетрадки и бежали к двери. На волю. Меня так и подмывало броситься вслед за ними. Но мистер Сор словно пригвоздил меня своим взглядом, и я не мог сдвинуться с места. Стоял я и ждал, когда все разойдутся. А потом повернулся к лимоннокислому Сору и спросил:
— Так какие плохие новости?
— Я ставлю тебе двойку, — ошарашил он меня.
— За что?
— Я недоволен твоим сообщением, Грег.
У меня задрожали колени. Я схватился за доску, чтобы не упасть.
— Но... но... почему? — с трудом выговорил я.
Он скрестил руки на груди, на своей рубашке крокодилового цвета. «Чтоб тебя самого крокодил сцапал», — подумал я.
— Ты не выполнил задания.
— Но... но... — бормотал я, все еще держась за полочку для мела на доске. Ноги стали ватные, и я бы упал, если б не держался.
— Грег, вам всем было задано подготовить правдивый рассказ, — желчно проговорил мистер Сор. — Вместо этого ты рассказываешь тут какую-то дикую байку. Абсолютную чушь. Не понимаю, о чем ты думал!
— Но это правда! — взвыл я. — Камера... Он замахал руками.
— Глупости! Абсолютная чушь! Несешь какую-то несусветную чушь, какую-то глупость, которую, должно быть, вычитал в своих комиксах.
— Мистер Сор... - Я отпустил доску и сжал кулаки. — Поверьте, камера не выдумка. Я ничего не придумал.
Я перевел дыхание. А потом постарался, чтобы голос у меня звучал как можно спокойнее и тише:
— Можете спросить моих друзей. Они учатся в классе у мисс Фолсам. Они могут подтвердить, что все это было на самом деле.
— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся он. — Не сомневаюсь, что твои друзья расскажут мне все, что им заблагорассудится.
— Да нет же. Правда!.. — запротестовал я. Мистер Сор покачал головой:
— Ты отнесся к заданию несерьезно, Грег. Ты решил, что все это можно превратить в шутку. За это я и ставлю тебе двойку.
Я замахал кулаками и издал громкий вопль. «Сдерживайся, Грег, — говорил я себе, — сдерживайся».
Только как тут сдержаться? Двойка! Это нечестно! А для меня это так важно! Это же вопрос жизни и смерти!
— Мистер Сор... вы не можете поставить мне двойку, — чуть не плакал я. У меня было такое ощущение, что я стою на коленях и умоляю его о милости. — Вы сломаете мне жизнь!
Он холодно смотрел на меня. И молчал.
— Если у меня будут плохие оценки, я не смогу поехать к своим двоюродным братьям и сестрам на лето, — стал объяснять я. — Мои двоюродные братья и сестры живут в Калифорнии. А родители сказали, что, если я получу хорошие оценки по английскому у вас, я поеду к ним на все лето.
Он не двинулся с места. У него ни одна мышца не дрогнула. Холодные глаза не мигая смотрели на меня.
— Если вы поставите мне двойку, мне все лето ошиваться в этом Питтс-Лендинге! — крикнул я.
Наконец мистер Сор пошевелился. На лице у него появилась неприятная улыбочка. В глазах сверкнул огонь.
— Ну что ж, — проговорил он, — у тебя будет достаточно времени, чтобы придумать еще пару дурацких историй.
Он отвернулся и начал писать что-то в журнале.
— Мистер Сор, ну пожалуйста, — начал канючить я, — поверьте мне. Это правдивая история. Я ничего не придумал. Пожалуйста...
Он оторвал глаза от журнала.
— Хорошо. Докажи!
У меня так челюсть и отвисла.
— Как?
— Принеси камеру Принеси сюда и покажи, что она несет зло. Докажи, что твоя история правдива. В противном случае я вынужден буду поставить тебе двойку.
Я смотрел ему в лицо, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.
Он вдруг посмотрел на меня как-то внимательно и тут же выставил из класса, замахав руками:
— Иди на ленч, Грег. Может, в следующий раз отнесешься к моим заданиям серьезнее.
Я покидал свои манатки в ранец и повесил его на плечо. С тем я и вышел из класса, думая о своем.
Залезть еще раз в этот чудной дом и прихватить камеру? Нет уж. Придумайте чего полегче! Камера слишком опасна. Слишком страшная она. Она — зло. Но мне же позарез нужна хорошая отметка. Куда я без нее? Что же делать?
Своих приятелей я нашел, как обычно, в столовой за столиком в углу. Я поставил свой поднос на стол, тяжело вздохнув и пролив полстакана сока.
— Грег, что с тобой? — спросил меня Чив, жуя свой сандвич. Судя по его щекам и подбородку, на хлебе был салат с яйцами.
— Ты ешь свой сандвич или носишь его? — спросила его Шери.
— Чего-чего? — не усек Чив.
Майкл надул коричневый бумажный пакет от сандвича и хлопнул. Потом расплющил пакет от шоколадного молока. Он всегда первым делом выдует молоко и тут же пакет — хлоп! Зачем? А кто ж его знает? Майкл у нас с закидонами.
Я плюхнулся на стул, но даже не взглянул на содержимое подноса. Я уставился на стенку, пока все кафельные плитки не слились в одно зеленое пятно.
— Да что с тобой? — повторил Чив. Теперь салат был у него и на лбу. Как это он умудряется так есть, ума не приложу.
Вообще-то Чива зовут Дуг Артур. Но он всем своим видом так напоминает птичку, что все, даже родители, зовут его по-птичьи: Чив. У него маленькие птичьи карие глазки, посаже иные очень близко по сторонам клювообразного носища. А на макушке у него в дополнение ко всему торчит каштановый хохолок. И еще он у нас длинный как жердь и худющий. Ходит — что твой фламинго, покачиваясь с боку на бок.
Майкл сунул палец в свой сандвич. Он всегда проделывает пальцем дыру в середине сандвича и ест его вверх ногами.
— Дурной денек, Грег?
— Вот уж воистину, — пробурчал я и тяжело вздохнул.
На Шери были выцветшие джинсы и светло-голубая тенниска. Она отбросила назад свои черные волосы и занялась выковыриванием перца из своего куска пиццы.
— Ну валяй, Грег. Выкладывай, — потребовала она, не отрываясь от своего занятия.
Я глубоко вздохнул, а потом выложил им все, что произошло на уроке английского языка. Чив уронил свой сандвич на стол.
— Козий Сор тебе не поверил? — заорал он и хлопнул себя по лбу. После этого ладонь у него тоже оказалась испачкана яичным салатом.
— Ну а что, если мы все пойдем и скажем ему, что все это правда? — предложила Шери.
Я закачал головой.
— Ни фига он вам не поверит.
— Но мы же все это видели! — выпучил глаза Майкл. — Мы же все знаем, что это правда.
— А что тут. Четверо на одного, — подхватил Чив, стряхивая салат с рубашки. — Ему податься некуда. Придется поверить.
— Да не поверит он, хоть лопни, — вздохнул я. — Вы что, Козьего Сора не знаете? Он сказал, чтоб я притащил камеру и доказал ему, что в ней зло.
— Но это же невозможно! — в один голос воскликнули Майкл и Шери.
Я глянул поверх их голов в столовую. Брайан и Донни подмигивали мне из-за соседнего стола. Брайан и Донни — самые толстые парни во всей Питтс-Лендингской средней школе. Их так и зовут Сумо Один и Сумо Два, потому что они действительно похожи на борцов сумо. Само собой, в лицо их никто так не назовет. Не дай бог разозлить Донни с Брайаном. Они садятся на обидчика верхом и расправляются с ним как с насекомым — не оставляют от него даже мокрого места. А сейчас они смотрят на меня и подмигивают. А заметив, что я смотрю на них, они пальцами изобразили фотоаппараты и подняли их к глазам.
— Чик! Чик! — защелкал Брайан. — У меня такая злая камера!
— Улыбнись! — заорал Донни. — Улыбнись и замри! Ха-ха-ха!
— Чик. Чик. Чик. — Чикали они воображаемыми фотоаппаратами.
— Смотри, птичка вылетит! — изгалялся Донни.
— Смотри, птичьи мозги сейчас вылетят! — не отставал Брайан.
Они запрокинули головы и захохотали как сумасшедшие.
— Веселые ребята, — заметил я. — Вот уж веселые.
Сейчас мне было не до шуток. У меня все трещит по швам. Мои летние каникулы под угрозой. У всех моих друзей уже составлены планы, кто куда едет. А мне что же — три месяца маяться в Питтс-Лендинге, не зная куда приткнуться? Ах, если бы я действительно притащил мистеру Сору эту проклятую камеру и доказал, что говорил правду... Пожалуй, надо решаться!
Шери, должно быть, прочитала мои мысли и коснулась моей руки.
— Грег, не делай этого. Камера слишком опасна.
Чив с ней согласился.
— Чтобы я еще раз сунулся в этот жуткий дом! — он покачал головой. — Ни в жизнь!
— Эй... а как насчет твоего братца? — спросил Майкл.
Я повернулся к нему несколько озадаченный.
— А при чем тут мой братец?
— Но он же работает в фотоателье?
Я кивнул. Мой старший брат Терри после школы устроился в фотомагазин Кремера.
— Ну да, он у Кремера. В лаборатории. Ну и что?
— А что, если Терри возьмет старую камеру в магазинчике, — развивал свою мысль Майкл. — Ты притащишь ее мистеру Сору и скажешь, что это и есть злая камера.
— Одна только заковырка, Майкл. Мне надо еще доказать, что камера несет в себе зло. А с этим как? Майкл задумался.
— То-то и оно, — вздохнул я. — Нужна настоящая. — Я оглядел всю компанию. — Кто со мной?
Никто не ответил. Чив сосредоточенно выковыривал яичный салат из-под ногтей. Шери накручивала прядь волос на палец. Майкл уставился себе под ноги.
— Добровольцы, не толкаться, — грустно пошутил я.
Но все равно никто не пошевелился.
— Мне камера нужна всего на один день, — добавил я. — А потом положим ее на место и больше никогда не притронемся к ней.
Опять никто и ухом не повел. Чив поднял свои птичьи глазки-бусинки к потолку и стал что-то насвистывать.
Я усмехнулся.
— Ну что ж, храбрецы. Я пойду один.
— Не вздумай, — снова предостерегла меня Шери. — Даже на один-единственный день. Может случиться что-то ужасное. Провалиться мне на этом месте. Это как пить дать.
Ах, если бы я ее послушал!
На следующий день я ходил как сомнамбула и никого не слушал. Кажется, у нас была контрольная по грамматике. Кажется, мы играли в спортивном зале в волейбол и мне долбанули мячом по кумполу. Было ли больно? Пришлось ли мне на некоторое время выйти из игры? Хоть убей, не помню.
На уроке музыки мисс Джейке застукала меня за тем, что я с отсутствующим видом пялился в окно. Она решила, что это последствия волейбольной травмы. И даже решила отправить меня в медкабинет. Но я сказал, что со мной все в порядке, у меня ничего не болит, просто я замечтался. Я не стал объяснять, что у меня из головы не идет эта чертова камера, спрятанная в доме Коффмана. Что я думаю только об одном: как проникнуть в дом после ужина? Для этого надо забраться на велике вверх по холму, а там уже рукой подать до заброшенного дома. Потом прокрасться тихонько в нижний этаж и вытащить камеру из тайника в стене.
Я вам докажу, мистер Козий Сор, что в камере — само зло. Докажу, что вы поступили неправильно и нечестно!
Я все думал и думал.
Я докажу этим идиотам, Брайану и Донни, и всем другим ребятам, которые потешались над моим рассказом. Я получу за него пятерку, а не двойку.
Я ломал голову, как все это лучше устроить. И еще я думал о Шери, Майкле и Чиве. Я не винил своих друзей за то, что они сдрейфили. Я и сам боялся. Я обещал себе быть как можно осторожнее.
Я принесу ее в школу, но не буду ни с кого делать снимков. А как доказать мистеру Сору, что камера несет зло?
Я и так и эдак ломал голову. Скажем, я сделаю снимок пустого класса. Или столовой. Или спортзала, когда там никого не будет. И как только мистер Сор изменит мою отметку на пятерку, я тут же отнесу камеру на место. Снова положу ее в тайник. И больше никогда в жизни не притронусь к ней. Так я обещал себе.
После занятий я решил найти Шери. Мы живем по соседству, поэтому возвращаемся из школы вместе. Но ее нигде не было видно.
Я перешел улицу футболя крышку от бутылки, которую нашел на тротуаре. И все думал и думал. Все размышлял над своим планом. Насчет этой камеры.
Я прошел уже полквартала, когда услышал сзади крик:
— Грег! Эй! Грег!
Две лапищи ухватили меня за плечи и круто развернули. Брайан Вебб.
— Грег, мы с Донни ходили в дом Коффмана! — заорал он, подмигивая и выпуская меня из своих лап. — Мы нашли твою злую камеру!
— Улыбнись! — крикнул Донни. Он навел на меня фотоаппарат и щелкнул.
Я издал дикий вопль и закрыл глаза от яркой вспышки.
«Теперь со мной случится что-то ужасное, — решил я. — На снимке я буду корчиться от боли. Буду при смерти. В какой-то страшной ситуации. А потом все сбудется!».
Когда я открыл глаза, Брайан и Донни покатывались со смеху и хлопали друг друга по пятерне.
Я уставился на камеру в руках у Донни. Желтая «мыльница». Из тех дешевых игрушек, что на один раз. Это не злая камера. Не та ужасная штука, что в доме Коффмана.
— Отличная шутка, парни! — сказал я с сарказмом, а сам мигал, пытаясь отделаться от желтых пятен, мельтешащих перед глазами. — Ну, ребята, развеселили.
— Это ты нас развеселил, — парировал Брайан. — Ты такую развеселую телегу гнал нам на английском!
— Угу, круто, — поддакнул Донни. — Мы все чуть животы не надорвали.
Я со злостью смотрел на них. Сердце тяжело забилось. Сумо Один и Сумо Два. Две глыбы. Они солнце загородили!
Я понимал, что им хочется развлечься за мой счет. Может, даже довести дело до драки. Только некогда мне было с ними драться.
— Посмотрим, как вы посмеетесь завтра, — пробормотал я, повернулся и двинулся домой.
За ужином я уставился в тарелку. Есть я совсем не мог. Ничего в горло не лезло, словно кишки в узел завязали.
— Передай картошку, — попросил меня Терри.
— Это не картошка, это репа, — поправила его мама.
Терри пожал плечами.
— Все равно. — Он положил себе целую кучу на тарелку и принялся за нее.
— Не так быстро, Терри, — испугался папа. — Ты так быстро работаешь вилкой, что даже разобрать не можешь, что именно ешь.
— То есть как это? — возмутился Терри. — Я ем ужин!
Мама с папой так и покатились со смеху.
Мы с Терри страшно похожи. У меня такие же пшеничные волосы, зеленые глаза, дурацкая улыбочка. Мы вполне сошли бы за близнецов, не будь он на четыре года старше: ему шестнадцать.
— А куда это ты так торопишься? — спросила его мама.
Терри посмотрел на нее в упор.
— Ах, прости, мама, — сказал он, облизывая пальцы. — Мне надо на работу. Сегодня завал спецзаказов. Я обещал мистеру Кремеру поработать внеурочно в лаборатории.
— Ты, должно быть, многому научился в области фото за это время, верно? — заметил папа.
— Это точно.
А я подумал: ради бога, только не говорите о фотографии! Ведь я же после ужина должен во что бы то ни стало залезть в этот жуткий заброшенный дом. Мне не хотелось лишний раз думать о фотокамерах и фотографии.
Стул с грохотом отодвинулся, и Терри выскочил из-за стола. Бросил на стол замызганную салфетку пробормотав:
— Ну ладно, я побежал. До скорого! — и к двери.
— У тебя домашние задания на сегодня есть? — спросила вдогонку мама.
— Неа! — прокричал он в прихожей. — В старшей школе домашних заданий не дают!
Входная дверь с грохотом захлопнулась за ним.
— Ну и комедиант, — покачал головой папа. Тут оба вспомнили, что я тоже за столом.
— Грег, ты не притронулся к цыпленку! — всплеснула руками мама.
— Я по дороге съел мороженое, — соврал я. — Чего-то совсем есть не хочу.
— Мы с мамой собираемся после ужина к Алане, — сказал папа. (Алана — это мамина сестра.) — Она все еще не очень хорошо себя чувствует. Пойдешь с нами?
— Не могу. На сегодня много задали. Весь вечер придется заниматься.
Вообще-то врать родителям я не люблю, да что тут поделаешь. Сегодня, во всяком случае.
— Как у тебя с отметками за эту четверть? — поинтересовалась мама.
— Да, тоже хотел спросить, — подхватил папа, нагнувшись вперед. — Пит и Алиса мне вчера звонили. Спрашивали, приедешь ли ты к ним на лето. Я сказал, что точно будем знать, когда в дневнике у тебя выставят оценки.
— Да... в общем, ничего. — Я уставился в тарелку с недоеденным цыпленком и репой, а сам думал: «Ничего будет завтра». А на душе кошки скребли.
Мама и папа встали из-за стола, чтобы убрать посуду.
— Пит и Алиса просили обязательно захватить фотокамеру. Там у них такие чудесные виды.
— Может, Терри возьмет для тебя хороший фотоаппарат у себя в магазине? — высказала предположение мама.
Ради бога, хватит о камерах! Я чуть не заплакал, но вовремя прикусил губу.
Я подождал, когда мама и папа укатили к Алане. Потом подождал еще минут десять. Так, на всякий случай. Мало ли что, забудут чего-нибудь и вернутся домой. С ними такое бывает.
В окно светила луна, и было видно, как гнулись деревья. Ночь ветреная. На улице холодно, хотя уже несколько недель, как наступила весна.
Я натянул фланелевую рубашку с длинными рукавами поверх своей безрукавки. Сунул в карман джинсов фонарик и двинулся в гараж за великом.
Дул порывистый и сырой ветер. Я глянул на небо, моля Бога, чтобы не было дождя. Над качающимися деревьями плыла половина луны.
Передняя шина на моем велике была немного спущена, но я решил, что как-нибудь одолею подъем к дому Коффмана.
В доме я всюду оставил свет. С подъездной дорожки дом смотрелся таким ярким и уютным. Я даже на миг заколебался. Захотелось послать камеру к черту...
Но только я уже завелся. Я отчаянно хотел в гости к своим родственникам, а об этом не могло быть и речи, если мистер Сор поставит двойку за мой рассказ.
Я набрал полные легкие воздуху, включил фонарь и нажал на педали.
Мне здорово повезло, что мама с папой ушли из дома. Хотя бы потому, что не пришлось тайком сматываться.
— Нос повыше, Грег, — громко сказал я, посильнее нажимая на педали. — В жизни все не так плохо.
Улица казалась темнее обычного. Глянув вверх, я заметил, что два фонаря не горят.
Ветер дул навстречу. По обе стороны дороги шелестели деревья. Я резко крутанул руль, чтобы уклониться от газеты, которую ветер швырнул мне в лицо.
Пришлось переключить скорость. Дорога пошла вверх. Перед глазами у меня так и стоял обшарпанный дом Коффмана, чуть не до крыши заросший дикой травой на запущенной лужайке и спрятавшийся от постороннего взгляда за старыми раскидистыми дубами. Я по первому разу помнил, что это трехэтажный особняк, с крытым крыльцом, покатой кирпичного цвета крышей и высокими каминными трубами. Когда-то это был, должно быть, фантастически красивый домина. Только здесь уже никто не жил десятки лет. Дом старел и разрушался. Сейчас это уже были почти развалины.
Я пересек улицу, ровно нажимая на педали, чтобы легче подниматься по холму. Знакомые дома скрылись в темноте. И вот небольшой лесок.
В горле у меня вдруг пересохло. Руки стали ледяными. Прямо за леском стоял дом — дом Коффмана. Ветви деревьев качались, отсвечивая в холодном сиянии луны сероватым цветом. Цветом костей.
Нажав на тормоз, я проскочил лесок, склон с лужайкой, живую изгородь из старинных дубов. Прямо к старому дому. И остановился в шоке.
Дома не было.
Я спрыгнул с велика, и он так и повалился на дорожку. От неожиданности я вскрикнул. Потом несколько раз закрыл и открыл глаза, словно пытаясь вернуть на прежнее место старый дом. Только все впустую.
Деревья, как и раньше, росли на лужайке. В лунном свете они были серебристо-серые. Но сейчас они окружали груду развалин — бревен, гонта, черепицы. Дом прямо как выкорчевали. Вырвали с корнем.
У меня чуть крыша не поехала. Я тупо уставился на то место, где должен был стоять дом. Смотрел не отрываясь. Пытаясь вернуть его на прежнее место.
Не знаю, долго ли я так стоял, но вдруг я почувствовал острую боль. Я хлопнул себя по лбу. Комар.
«Странно, — подумал я. — Для комаров вроде рановато».
На лбу явно выступила кровь.
Потирая укушенный лоб, я повернул на гравийную дорожку. И поближе к улице увидел выведенную под трафарет надпись: «Продано».
Вот оно что. Дом Коффмана продан, и новый владелец просто вывез его.
Я тер укушенное место и лихорадочно думал. Дом сплыл. А как полуподвальное помещение? Как насчет мастерской в полуподвале? Я хорошо ее помнил. И хорошо помнил тайник в стене. Маленькое углубление, где была спрятана камера. Так как насчет полуподвала?
Я даже не успел себе дать отчет в том, что делаю, как ноги уже несли меня вверх по холму. Кроссовки скользили по высокой траве. Воздух был пропитан сыростью. На траве — роса. Я, не отрываясь, смотрел вперед, на дрожащие на ветру ветви серебристых дубов.
Я обошел груду ржавых гвоздей и болтов. Отсюда, с заросшей лужайки, хорошо было видно, что осталось от дома. Сложенные в кучу деревянные двери. Всюду осколки стекол. Оконные рамы приставлены к гниющим старым доскам. Кругом разбросан оторванный гонт. Белый умывальник у дерева. Рядом — старый рукомойник.
Но как насчет полуподвала?
Я подобрался поближе. Ноги вдруг словно налились свинцом. Все тело перестало слушаться, словно какая-то незримая сила всячески отталкивала меня прочь.
За круглым стволом дуба лежала глубокая тень. Сначала я подумал, что это пруд или небольшое озерцо, но, подойдя поближе, понял, что это дыра. Большая квадратная дыра, уходящая в землю. Полуподвал. Все, что от него осталось, — квадратная яма.
Я остановился на самом краю. Тело стало тяжелым-претяжелым. Должно быть, от разочарования. Я стоял, уставившись на темную яму.
Из-за деревьев не было видно луны. Дрожащей рукой я вынул из кармана фонарик, включил его и направил узкий луч вниз, в яму.
Ничего там нет. Луч скользил по земле. С одной стороны выступали корни. Я осветил то, что осталось от стен. Только переплетения корней и земля.
А где же камера? Где? Кто-то нашел ее? Наткнулся на тайник и взял ее? Или ее разбили, когда рабочие разрушали фундамент? Просто превратили в месиво, и камере конец?
Я все водил и водил фонарем по дальней стене. Сам не знаю, на что я надеялся. Хотел наткнуться на заветное квадратное углубление в стене ямы? Или думал, что вдруг увижу ее в обломках бывшего пола?
Свет фонарика опять выхватил из тьмы сплетения корней и землю. И ничего больше.
Я выключил фонарик и сунул его в карман. Повернул от ямы и наткнулся на груду переломанных досок.
От резкого порыва ветра деревья жалобно застонали и заскрипели. Но я почти не слышал эти жутковатые звуки. Мне поставят двойку. Эта единственная мысль не давала мне покоя. Камера исчезла, а с ней и надежда исправить двойку на пятерку.
Лето испорчено. Ребята в школе никогда не будут мне верить. Теперь они всегда будут поднимать меня на смех и щелкать воображаемыми фотоаппаратами.
Я издал тяжелый, мучительный вздох. Вне себя от злости, я стукнул ногой по валявшейся доске и пошел назад к своему велосипеду.
Я не сделал и четырех шагов, как пронзительный голос завопил:
— Попался! Ни с места!
Я так и оцепенел, услышав этот тонкий голос в ночи. Ничего не соображая, я помчался прочь изо всех сил. Сердце готово было выскочить из груди.
Оглянувшись на бегу, я увидел мальчишку приблизительно моего возраста. Он схватил с земли доску и держал ее высоко над головой, будто собираясь запулить ею в меня. На нем был темный свитер и выцветшие джинсы с дырами на коленях. Его глаза буквально прожигали меня.
— Пап, я поймал его! — закричал он. Голосок был высокий, пронзительный, совсем как у малыша.
— Эй! Ты что несешь? — крикнул ему я. — Как это ты меня поймал?
— Не двигайся, — он поднял доску еще выше. А затем шагнул ко мне. Потом еще. И своими глазами так и сверлил меня.
— Я ничего не делал, — стал объяснять я. — Просто смотрел.
По мере того как он приближался, выражение его лица менялось. Злость куда-то испарилась. Он теперь смотрел на меня, широко открыв рот.
— Ты же не он, — с запинкой произнес он.
— Да кто не он? — закричал я. — Кто не он?
— Извини. Я тебя принял за другого.
— Но я же не другой, — говорю. — Я — это я.
— Тут есть парень. Он живет неподалеку, — стал объяснять мальчишка, ероша свои коротко остриженные темные волосы. — Он пробирается по ночам и таскает стройматериалы со двора.
Я повел глазами по разбросанному строительному мусору.
— Что он таскает? Не так-то здесь много осталось, чтоб воровать.
Парнишка кивнул головой. Он отбросил доску, которой хотел воспользоваться как оружием. Она с глухим стуком упала на груду гнили рядом со мной.
— Он ворует пиломатериалы и всякие вещи.
— Так это вы купили дом Коффмана? — спросил я. Несмотря на холодный ветреный вечер, на лбу у меня выступила испарина. Я стер пот тыльной стороной ладони.
— Ну да. Мы его купили, — откликнулся он. — Но папа сказал, что дом слишком дряхлый и ремонтировать бессмысленно. Вот мы и завалили его. Мы будем строить новый дом.
Деревья снова застонали под ветром. Я бросил взгляд в сторону улицы и увидел свой велик. Колесо у него вертелось.
— Нам говорили, что в доме Коффмана водятся привидения, — продолжал рассказывать мальчик. — Так что, честно говоря, я рад, что папа велел разобрать его. — Он пнул ногой кусок доски. — Меня зовут Джон. А тебя?
— Грег. Я... я живу там, у подножия холма. В паре кварталов от школы.
Я посмотрел на то место, где стоял дом.
— Мы с друзьями раньше любили лазать сюда, в этот старый дом, — сказал я. — Ну знаешь, так, из любопытства. Я считаю, что здесь действительно что-то было. Без шуток.
Он прищурился, посмотрел на меня с особым интересом и спросил:
— А что ты вообще здесь делаешь? Ты чего сюда явился?
Я вдруг решил рассказать ему все как есть.
— Я тут кое-что ищу. Фотокамеру. Он снова взъерошил свой ежик.
— Старую камеру?
— Ну да! — возбужденно воскликнул я. — Старую камеру. Она была спрятана в полуподвале. Ты видел ее?
— Видел, — отвечает Джон. — Рабочие, что ломали фундамент, нашли ее.
Я уже не мог сдерживаться.
— А где она, Джон? Ну что они с ней сделали? Ты знаешь, где она? — буквально засыпал я его вопросами.
— Может, вон там, — проговорил он, показывая рукой через плечо в сторону улицы. — Мне кажется, мусор еще не вывозили.
Я круто обернулся и увидел большой помоечный контейнер на той стороне подъездной дорожки.
— Они что, ее туда бросили? — Впрочем, я уже не дожидался ответа.
Большой железный контейнер доверху был набит всяким хламом.
— Можно посмотреть? — спросил я Джона. Он не спеша приближался ко мне, держа
руки в карманах.
— Валяй! Валяй! Только зачем тебе это старье?
Я не ответил, мне было не до объяснений.
Я попробовал схватиться за край контейнера, но он был слишком высок. Сделать это мне удалось только с третьей попытки.
Уличный фонарь скудно освещал внутренность контейнера. Глаза мои забегали по содержимому. Там все, насколько я понял, было из полуподвала. Старые ржавые инструменты из полуподвальной мастерской. Части старого пылесоса. Похожий на челнок цилиндр от сушилки. Старое тряпье. Поломанные чемоданы.
«Она здесь? — спрашивал я себя. — Она еще здесь?»
Я поднял сломанный чемодан и отбросил в сторону. Мне попалась кипа старых журналов, и я тоже отложил ее в сторону.
«Обыщу все до последней вещи, но камеру найду», — решил я.
Под руки попался кусок садового шланга, потом узел старой одежды.
Ну где же? Где она?
Я опустился на четвереньки и копался в этом хламе. В нос бил затхлый запах старья. Надо найти ее. Я должен найти ее.
Я лихорадочно ковырялся в мусоре, как вдруг увидел пару глаз. В скудном свете фонаря они казались желтыми. И пристально смотрели на меня из хлама. Смотрели на меня.
«Я здесь не один», — дошло до меня. Рот у меня невольно раскрылся, и я издал пронзительный вопль.
Глаза смотрели на меня в упор не мигая. Желтые. Холодные.
Я тупо уставился на них, ожидая, когда они задвигаются. Ожидая нападения.
— Что там? Ты нашел камеру? — послышался окрик Джона с тротуара.
— Нет. Это, это... я... так...
Я сунул руку туда, откуда смотрели на меня стеклянные желтые глаза. И почувствовал на ощупь мягкий мех. Сердце у меня бешено колотилось. Я яростно разгребал все что ни попадалось. Рука вытянула глазеющее на меня существо. Под мягкой шкуркой оно было твердым и одеревенелым. Шкурка была черно-коричневая. Дохлый енот. Тошнотворный запах ударил в нос.
— Оооо, черт! — невольно вырвалось у меня, и я швырнул труп за борт контейнера.
— Эй, Грег! — отозвался Джон.
— Я нашел дохлого енота, — крикнул я, зажимая нос. — От него такая вонища...
И тут я увидел камеру. Она лежала как раз под трупом енота. Фонарный свет скудно освещал ее. Линза ярко сверкнула, точно блеснул один глаз.
Я схватил ее. Вытащил из всякого старья. Потом вскочил на ноги. Наклонившись вниз, я крикнул Джону:
— Нашел! Вот она. Глазам своим не верю! — Джон, прищурившись, посмотрел вверх.
— Классно! — проговорил он без всякого энтузиазма.
Я повесил камеру на шею, перевалил за борт контейнера и спрыгнул на землю. Рубашка и джинсы были в грязи и пыли. Только мне было наплевать. Подумаешь! У меня в руках камера.
— А что в ней такого? — спросил Джон. Он покосился на нее. Потрогал. — Она работает?
Мне не хотелось рассказывать ему историю камеры. Все равно ведь не поверит. Так что пугать попусту. Главное, мне хотелось как можно скорее добраться до дома.
— Да, — сказал я, стряхивая с себя грязь, — она здорово снимает.
— Но почему она тебе так уж понадобилась? — Джон продолжал разглядывать камеру, пока я счищал с нее грязь.
— Да видишь ли, я обещал ее кое-кому показать. В школе. Ну, для одного дела.
Джон взъерошил свой ежик.
— Может, стоит показать камеру моему папе? Вдруг он не захочет, чтобы ты ее брал?
— Да вы же на помойку ее выбросили! — Я схватил камеру обеими руками, боясь, что он сейчас вырвет ее у меня.
— Но мы же не знали, что она действует, — возразил Джон. — Она ценная? Должно быть, ценная. Как антиквариат или что-нибудь в этом роде.
— Да брось ты. Никакая она не ценная. Ну пожалуйста, Джон. Я...
— Давай-ка все же покажем папе, — настаивал Джон и потянулся к камере.
Я отшатнулся и сжал камеру в руках еще крепче. Раздался щелчок. Яркая белая вспышка ослепила нас.
— О, нет! — завопил я, сообразив, что нажал на спуск. И снял Джона.
— Эй, ты зачем это сделал? — удивился Джон.
— Я... я... нечаянно, — запинаясь, пробормотал я и вытянул карточку из щели камеры. — Я не хотел. Правда.
Мы с Джоном оба замигали, чтобы избавиться от ярких пятен, мельтешащих в глазах.
— Это что, самопроявляющая камера? спросил Джон. — На вид она слишком старая, чтобы быть самопроявляющей.
— Да, я знаю. — Я подержал в воздухе карточку, чтоб она проявилась, а про себя молил бога, чтоб там не было чего-нибудь ужасного. Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть с Джоном на снимке будет все в порядке.
Свободной рукой я достал из кармана фонарик и стал светить на пленку. Изображение медленно проступало.
Я смотрел на крошечный снимок. Вот стало проступать лицо Джона. Глаза закрыты. Рот приоткрыт, и на лице странное выражение. Но не успел я толком рассмотреть, что выходит, как Джон вырвал у меня снимок. Он поднес его к глазам и стал рассматривать.
— Эй, что это за камера?
Я подошел сзади, чтобы разглядеть, что получилось.
— О нет! — застонал я.
Снимок вышел яркий и четкий. На нем Джон орал от боли. Глаза у него были закрыты. А рот растянулся в неистовом мучительном крике. Он задрал ногу и обеими руками схватился за свою кроссовку. Он схватился за кроссовку, потому что из
