После окончания института решил я съехать от матери на съёмную квартиру. Работа тогда позволяла (а работал я «сторожем-консультантом» в организации, занимающейся всякими каменными штуковинами, о чём будет отдельная история). Поискал варианты, посмотрел квартирки и остановил свой выбор на однокомнатной «хрущёвке» в центре города, в получасе ходьбы от моей старой квартиры. Во-первых, цена меня устраивала, во-вторых, квартира была в достаточно хорошем состоянии, и бабуся-хозяйка догадалась провести туда кабельное телевидение и интернет. Компьютера и телевизора, естественно, не было, но я прихватил из дома свои. Жизнь, казалось, налаживалась. Забрал из дома собаку свою, Макса, приводил подругу Дашку в гости, обеды ей и себе готовил. Потом мы с ней окончательно съехались. Странностей никаких не замечал. Разве что пёс мой скулил по вечерам и места себе не находил. Я до сих пор списываю это на то, что он просто по мамке скучал — любит ведь зверушка хозяйку. Побегает-побегает, да после полуночи успокоится, спать в ногах ложится. Началось всё именно с того дня, когда мама попросила вернуть Макса домой. Дескать, скучно ей самой дома, да и пёс, как я уже упоминал, по маме скучал. Ну, вернул и вернул. После работы заезжал, выгуливал его, а потом брёл неспешно на квартиру. Дорога мимо парка, утренняя прохлада, на квартире барышня в халатике с завтраком дожидается — красота! Придя на квартиру, обнаружил свою даму заплаканной и бледной. Она, как увидела, что на пороге я стою, сразу обнимать меня кинулась. Целует, плачет. Я насторожился. — Что случилось, солнышко? — спрашиваю. — Миленький, они там так кричат, так кричат! Дерутся, ссорятся, по лестничной клетке бегают! А он в дверь нам колотит, кричит: «Открывай, сука, а то двери вынесу!» — девушка зашлась в рыданиях. — Подожди, не понял. Кто кричит, кто бегает? — в недоумении переспросил я. — Сосе-е-еди-и-и!.. — сквозь рыдания протянула Даша. Недолго думая, я вооружился выстроганной из дуба дубинкой, которую до сих пор держу у двери на всякий случай, и пошёл к соседям. На лестничной клетке было четыре квартиры. Общие стены были только с одной, и Дашка утверждала, что именно за стенкой ссорились и дрались люди, и именно их деревянная дверь хлопала, когда они бегали по лестницам. Деревянные двери были только в нашей квартире и в соседней — остальные две были железные. И вот я стою под соседской дверью, сжимая в руке дубинку. Дверь не обита, покрыта облупившейся коричневой краской. В дверь врезаны два старых замка под большой «бородатый» ключ, прибита потёртая железная ручка-скоба. «Привет от алкоголиков 90-х!» — подумал я. Невесело улыбнувшись, я нажал кнопку звонка. Не услышав никаких звуков за дверью, постучал по ней кулаком. Из-за нашей двери слышались Дашкины всхлипы и шмыганье носом, и моё нутро наполнилось ещё большей ненавистью к нерадивым соседям. Я постучал в дверь ещё настойчивей, теперь уже ногой. Нет ответа. Обматерив злосчастную квартиру, на чём свет стоит, я позвонил в дверь следующей квартиры. Дверь отворила молодая женщина лет тридцати, которую звали Алёна. Алёна была разведена и жила с маленьким сыном одна, когда мы въехали, она к нам в гости стабильно раз в неделю заходила. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но увидев меня, улыбнулась: — Ой, это вы. А я думала, к этим, — женщина опасливо кивнула в сторону коричневой двери, — кто-то в гости ломится. Проходите, чего на пороге стоять! И Дарью свою зовите, я вам чаю налью. Устроившись на кухне у Алёны, мы разговорились, проклиная нехорошую квартирку и её обитателей. Алёна рассказывала, что тоже иногда слышит, как за стеной идёт какая-то возня, слышатся крики и мат, а по утрам в окнах горит свет. Кстати, грязные побитые окна той квартирки выходили во двор, и одно из них, совсем разбитое, было завешено изнутри запачканным детским одеяльцем. В общем, картина нелицеприятная. Проговорив так около двух часов, мы немного сбросили накопившийся негатив. Единственное, что настораживало: ни мы, ни Алёна не могли вспомнить внешности жильцов квартирки за коричневой дверью. Алёна говорила, что там живёт супружеская чета, запойные алкоголики. Когда всё тихо, они, значит, либо выезжают из квартиры, либо запой кончается. А вот когда они в развязку выходят, вот тогда песец всему! Мужика, по словам соседки, видел только её сынишка Костик, да и то в окне, когда во дворе играл. Сказал, что «дядя страшный» за ними наблюдал, а потом «спрятался». На том с Алёной мы распрощались. Стали жить дальше. Стабильно раз или два в месяц балаган со стуком в нашу дверь повторялся, но только когда меня дома не было. Прихожу, Дарья вся в соплях, рыдает, трясётся. Каждый раз пытался достучаться до соседей — результата ноль. Однажды меня посетила идейка. Взял на работе отгул, но вечером всё равно вышел — как бы на работу. Затем прокрался в нашу квартиру, сел у двери и давай ждать. Сидел-сидел, но так ничего и не произошло. Ну, думаю, пойду ко сну. Лежим с Дашкой, болтаем, обсуждаем общественные нравы, и как только таких алкашей земля носит. И вот, часов в 11 вечера, за стеной начинают слышаться голоса — мужской и женский. Слышно-то в «хрущах» всегда отлично, но хозяйка как раз на той стене ковёр повесила (и, кстати, крест деревянный), так что слов не разобрать, но явно скандал назревает. Он орёт что-то, матом бабу кроет. Она огрызается, начинает пускать в ход тяжёлые предметы — слышно, как что-то падает со стуком на пол и катится. Ну, кастрюлей запустила в алконавта, ну, бывает. У меня детство с похожими соседями прошло — сверху училка-шизофреничка, справа самогонщица, слева через одну квартиру — наркоманы. Прям ностальгией повеяло. Лежим с Дарьей, слушаем, она в плечо мне вжалась — боится. Слышно, как замок открывается в соседней квартире, а потом шаги по бетонным ступенькам — шлёп-шлёп. Будто босыми ногами кто-то бежит. Потом другие шаги — кого-то побольше и потяжелее. Значит, баба от мужика сбежала, а он догоняет. Грузные шаги удалились куда-то вверх по лестнице, потом вниз. Затем я отчётливо ощутил, что он под нашей дверью остановился. Как будто дыхание его слышу. Тишина такая повисла тягучая, и тут Дашка шепчет: «Мне страшно…» — но звучит этот шёпот как-то невыносимо громко в окружающем нас безмолвии. И началось. В дверь почти сразу стали колотить кулаками и ногами — да мужик всем телом, наверно, напрыгивал! — Выходи, — кричит, — сука! Зашибу к херам! Спряталась у Надьки своей?! Да я вас к херам там сожгу заживо, слышь?!! Сердце бешено заколотилось, но я встал и натянул брюки. Страх перед придурком за дверью мерк по сравнению с желанием защитить свою, ставшую привычной, жизнь. Я прихватил верную дубинку и сунул босые ноги в кроссовки. Моя рука потянулась к замку, но тут я услышал, как захлопнулась дверь соседней квартиры. Посмотрев глазок, никого за дверью не увидел. Решил не снимать кроссовки и брюки, позвал Дашку, и мы сели за стол в кухне, поставив на огонь чайник. За стеной билась посуда, что-то тяжёлое падало. Мужик сгонял злость на мебели и других предметах, попадавшихся под руку. Мы с Дашей нервно пили чай и молча слушали творившийся балаган. Соседская дверь ещё раз хлопнула, но уже потише. Видимо, вернулась супруга алкаша. Ну, думаю, сейчас начнётся. И началось такое, от чего у меня кровь в жилах до сих пор стынет, когда вспоминаю. Почти сразу тишину пронзил женский вопль, в котором сквозили такие боль и ужас, что, казалось, барабанные перепонки готовы лопнуть добровольно, лишь бы не слышать этих звуков. Будто не женщина кричала, а работала циркулярная пила, разрезавшая живых свиней. Крик затихал лишь на секунду, чтобы вернуться ещё большим количеством жутких липких ноток. Дашка выронила чашку, и та со звоном разлетелась на десятки осколков, обдав мои обутые в кроссовки ноги горячим чаем. Я поставил свою чашку на стол, иначе она непременно повторила бы судьбу Дашиной, потому что руки у меня тряслись так, как никогда в жизни не тряслись. Было ну очень уж не по себе. Я взял мобильный и набрал милицию. Вялый голос дежурного прозвучал в трубке, словно ангельское пение среди всего того звукового кошмара, который нас окружал: — Дежурный, старшина Липченко, слушаю Вас. — Приезжайте скорее, тут человека убивают! Адрес: проспект Металлургов, дом такой-то. — Уже выехала машина десять минут назад, прекратите звонить! — раздраженно выпалил дежурный и повесил трубку. Крики постепенно стихли, перейдя в прерывистые всхлипы. Дашка, забравшись в постель и накрыв голову подушкой, вторила звукам из соседской квартиры. В дверь позвонили. Не постучали, а именно позвонили. Я услышал звонок Алёниной квартиры и лязг железной двери. Приехала милиция. С облегчением я вышел на лестничную клетку, где толпились люди в форме. Тут был наряд обычных ППС-ников в синих рубашках и с папкой, а также трое дюжих ребят из «Беркута» (такое у нас спецподразделение милиции, улицы по ночам дополнительно патрулируют) с автоматами и кувалдой. Алёна вызвала милицию на наш адрес раньше меня. Усатый ППСник в чине лейтенанта расспросил нас о соседях из этой квартиры, о том, кто из нас вызвал милицию, чего-то черканул в блокноте и постучал в злосчастную коричневую дверь. Как я и ожидал, ответа не последовало. Милиционер громко предупредил, что сейчас будут ломать дверь, если хозяева не откроют. Ноль реакции. «Ломайте!» — бросил усатый, и один из «беркутовцев» с силой вмазал кувалдой по двери. Замок разлетелся, и дверь, медленно открываясь, поползла на нас. Парень с кувалдой рывком открыл дверь и встал за ней, озадаченно взглянув на коллег, которые, вместо того, чтобы вломиться в квартиру, стояли на месте как вкопанные… Я ущипнул себя за бок. Нет, это явно был не сон. За дверью проход был заложен кирпичом. Плотно так заложен, только вверху чернела щель сантиметра три шириной. Стражи порядка переглянулись, а потом зло уставились на нас: кто на меня, кто на Алёну. Мы только развели руками, и лейтенант, покрутив пальцем у виска, уже было развернулся и зашагал вниз по лестнице, как из квартиры послышался отчётливый сдавленный всхлип. Все мы разом повернулись к кирпичной кладке. Лейтенант побелел и отдал распоряжение разбить кладку. Парень с кувалдой настойчиво колотил кирпичи минут десять, на звук сбежались заспанные, сердитые соседи, требуя немедленно прекратить шум. Большинство присутствующих в подъезде жильцов были моего возраста или чуть старше, и на расспросы лейтенанта ничего об обитателях квартиры сказать не могли. Лейтенант быстренько записал меня, Алёну, наваждением выплывшую из нашей квартирки Дашку и ещё троих ребят в понятые, и беркутовцы, направив в царящий за дверью мрак фонарики, исчезли в дверном проёме, со скрипом сдвигая берцами битый кирпич. За ними, сжимая в руке табельного «макарыча», во тьму шагнул лейтенант. С нами остались двое угрюмых ППС-ников. Из квартиры слышались звуки шагов, клацанье снаряжения спецназовцев, в проёме мелькали лучи фонарей, выхватывая из темноты причудливые силуэты. Послышалось тихое «Всё, отбой» — и из проёма один за одним вышли рослые спцназовцы, а потом и усатый лейтенант. Его рубашка была перемазана чем-то чёрным. — Фонарь есть? — спросил у меня усатый милиционер. Я кивнул и принёс свой мощный походный фонарь, а ещё прихватил большой фонарь кругового освещения с вмонтированным радиоприёмником. Мы с ППС-никами, понятыми и одним беркутовцем вошли в дверной проём. — Аккуратно тут. Под ноги светите, — предупредил лейтенант, и я последовал его совету. Под ногами были обгоревшие половицы, какие-то осколки и обломки, кривые ржавые гвозди. Я огляделся по сторонам. Стены были все в саже, только под потолком остались фрагменты допотопных обоев с дурацкими цветочками. Сердце тревожно колотилось, и я обнял свободной рукой ковыляющую рядом Дашку, которая нервно грызла ноготь, озираясь широко раскрытыми глазами. — А теперь объясните мне кто-нибудь, — начал лейтенант, повернувшись лицом к нам, — что за херня здесь происходит? Естественно, объяснить мы ничего не могли. ППС-ники отпустили нас по квартирам, предварительно собрав данные и опечатав квартирку с коричневой дверью. Наутро я позвонил бабушке, у которой снимал квартиру. Она согласилась приехать и рассказать всё, что знает. Мы собрались у нас на кухне: я, Даша, Алёна с сыном Костиком, ребята, которых в понятые записывали, наш участковый и долговязый следователь, которому поручили вести дело. Все ждали бабу Надю, хозяйку нашей квартиры. Она приехала гораздо позже, чем обещала. Села за стол, накапала капель себе, выпила. Милиционеры нервно перебирали бумажки, Алёна с Костиком ушли к нам в зал поиграть. Баба Надя начала свой рассказ. Опущу ненужные детали семейного быта и происхождения семьи Надежды Павловны, оставлю только то, что связано с квартирой. В общем, жили в той квартире её сестра с мужем. Муж на заводе трудился, а она трамвай водила. Как-то раз муж в литейном цехе травму получил — обожгло ему лицо и руку, да так, что кожа на лице сильно обгорела, и остался только один глаз. Руку вообще ампутировали. Медицина сделала всё, что могла на тот момент, но молодой мужчина был искалечен на всю жизнь, и, как говорится, «крыша уехала». Он стал пить, жену побивал, ведь она у него симпатичная была, а он в чудовище превратился. Любила его, не смотря ни на что, жалела. Когда бил, бывало, из квартиры в чём была выбегала, но возвращалась всегда. И вот однажды, когда уж очень он разбушевался, несчастная девушка сбежала из дома и скрывалась до утра у сестры, Надежды Павловны, то есть в нашей квартире. До рассвета муж бил тарелки, ломал мебель, стучался в дверь квартиры Надежды, но та не открывала, и сестре наказала, чтоб та сидела тихо. Утром баба Надя ушла на работу, а сестра её вернулась в свой дом, к мужу. Когда Надежда пришла домой обедать, увидела возле подъезда пожарную машину, скорую и милицейский «бобик». Оказалось, что зять сначала истязал жену, резал ей ножом лицо и грудь, а потом привязал к батарее и поджёг квартиру. Оба супруга погибли. После того случая на квартиру поставили старую коричневую дверь, пожертвованную кем-то из соседей, но вскоре жильцы на лестничной клетке стали жаловаться, что, мол, ночью она тарахтит и хлопает от сквозняка, и в разбитые окна поставили стёкла, а где не хватило стёкол — прибили к раме то самое детское одеяльце. Проход, чтоб не дуло и гарью не воняло, заложили кирпичом. В квартиру не входили уже лет двадцать. Дослушав рассказ бабушки, молодой участковый хохотнул, а следователь с нарочито серьёзным видом сказал: «Разберёмся». Я проводил служителей правопорядка до двери, ушли и все наши гости, кроме бабы Нади. Я закрыл дверь и краем глаза увидел в кухне хозяйку квартиры, услышал, как она тихо-тихо говорит кому-то: «Ну что ты… тише, тише... Всё кончилось. Скоро и я к тебе приду…». Надежда Павловна заметила меня и грустно улыбнулась, засобиравшись домой (жила она где-то в частном секторе). — Вы если съезжать будете в этом месяце, я платы не возьму, — сказала нам на прощанье баба Надя и поковыляла на остановку. Вернувшись в квартиру, я заметил на коврике в коридоре продолговатые черные пятна. Я присмотрелся, и понял, что это следы босых ног где-то 36го размера. Мне стало дурно. На следующий день мы съехали с той квартиры, а в неё почти сразу же въехал мой сотоварищ по старой работе. Потом он рассказывал, что тоже слышал за дверью на лестничной клетке всхлипы, а за стеной шорохи, удары и недовольное гулкое ворчание. Только когда ему сообщили о смерти бабы Нади, всхлипы прекратились, равно как и посторонние звуки за стеной. А ту квартиру с коричневой дверью выкупили под какой-то офис…
