“Меня вырастила бабушка, - приступила женщина к своему повествованию.
- Родителей не помню: они погибли в авиакатастрофе, когда мне едва сравнялось два годика. Бабушка жалела и любила меня до безумия и избаловала ужасно! Ну а я, поскольку другого отношения к себе не знала, воспринимала это как должное. Сказать, что любила ее, увы, не могу, так уж вышло... Возможно, я и вправду бессовестная, а возможно, дело в бабушкином деспотизме... После того, как Ольга Ивановна разбила вдребезги мою первую любовь, я ее почти возненавидела. Одно дело - беспокойство за восемнадцатилетнюю девочку, собравшуюся внезапно замуж. Ну и беспокоилась бы себе на здоровье! А она вместо этого отправляется в дом моего возлюбленного, к его родителям, и... Вот по сей день не знаю, чего она им такого наговорила, но Саша после ее визита меня оставил! я тогда чуть с ума не сошла от любви и бессилия вернуть его; с месяц ее проклятые “зантраки в постель” ей в рожу швыряла... Так она все стерпела, лишь бы я осталась при ней’ даже голоса ни разу не повысила, подбирая осколки чашек и утирая физиономию от подтеков кофе... Ползает по полу на четвереньках между осколками, кряхтит от напряжения и бормочет, бормочет... Жуть! В общем, через несколько месяцев я действительно успокоилась. Но историю эту запомнила крепко. И хотя до тех пор, пока я встретила Диму, прошло почти три года, не только не забыла, но видела: по- явись у меня кто-нибудь, моя сумасшедшая бабка вновь поведет себя так же. Уйти от нее мне было некуда, снять квартиру на свою зарплату медсестры - и думать нечего. да и зачем? Ольга Ивановна всегда была женщиной состоятельной: ее отец и покойный муж происходили из богатых семей, а дед мой еще и коллекционировал украшения. Настоящие, из золота, с дорогими камнями... В тридцатые годы он работал в органах, у него такая возможность имелась, ну, он ею, разумеется, и пользовался. Словом, когда я, встретив Диму, поняла, насколько мои чувства к нему серьезны, поневоле пришлось задуматься, как быть. Дима удивлялся, почему я его не приглашаю домой, с бабушкой не знакомлю. А я поначалу отмалчивалась, потом однажды само как-то вылетело: мол, у бабушки больное сердце, волновать ее не хочу. дай, мол, время, а то она себя сейчас неважно чувствует. Вот так плела ему, плела, пока и в самом деле не пришла к выводу, что бабушке моей, хотя она здоровая, как конь, самое время заболеть и... Словом, дать мне наконец свободу...
Несмотря на восемьдесят один год, старуха отродясь ничем не болела, могла еще лет пятнадцать свободно пробегать и окончательно зажрать мою жизнь. Ну а решение, как именно можно от нее освободиться, пришло само: в силу специфики нашей больницы у меня мышьяк всегда был под рукой, а времена, когда такие вещи особенно контролировались, остались только на страницах детективов.
Привычки Ольги Ивановны для осуществления мною задуманного тоже были вполне удобными: ее единственный “бзикунчик”, связанный со здоровьем, - травы. Она и меня пыталась периодически пичкать этими отвратительными горькими настойками, и сама их пила в день не меньше трех раз. А когда появились первые симптомы отравления (они как раз похожи на сердечные, если правильно дозировать и постепенно подавать это... При передозировке напоминают желудочный спазм...), ну тогда она вообще только свои настойки и пила.
В общем, ни к врачу, констатировавшему смерть бабки, ни уж тем более ей самой правда даже в голову не пришла, а я лишний раз убедилась, что, раз умерла старуха, можно писать в свидетельстве, все равно никого это не волнует... Свою роль я довела до конца, видимо, неплохо: Дима едва смирился с тем, что мне “необходимо пару дней побыть одной”. Боялся меня оставлять опустевшем доме. Необходимость-то правда была, но совсем не для того, чтобы справиться с горем. Первое, что сделала, - спустила в унитаз остатки мышьяка. Остальное время вплоть до рассвета, вернувшись с похорон, потратила, чтобы привести в порядок то, что осталось от коллекции: ясно, что бабка распродавала ее понемногу, чтобы не снижать наш уровень жизни. А ведь когда-то в ней было около пятисот наименований. К половине третьего утра, когда я закончила новую опись, и началось ЭТО: как раз вывела на последней карточке 32...
Номер 32 представлял собой необычайно красивое колье из розового жемчуга с каким-то голубоватым камнем посередине. В отличие от бабки я камнях разбиралась слабо, а старую карточку с его описанием никак не могла найти: в прежнем списке у него был другой номер, какой, я не знала.
В сотый раз перебирая всю кучу бумаг, проклиная Ольгу Ивановну за безалаберность и полный беспорядок в карточках (почему-то она не уничтожила документы на распроданное), я вдруг почувствовала сквозняк, просто ледяной сквозняк из ее спальни и рефлекторно подняла голову... В распахнутых дверях стояла ОНА! Она, несколько часов назад захороненная на моих глазах, совершенно живехонькая на вид, да еще со знакомым подносом в руках, на котором дымился мой утренний кофе!..
Это я сейчас так спокойно ОБ ЭТОМ говорю. А тогда просто заорала от неожиданности и страха. И вопила долго, пока не сползла на пол в обмороке.
Это только в романах на подобные крики сбегаются соседи. Лично я пришла в себя в полном одиночестве, на полу, когда солнце уже вовсю светило в окно и мой телефон заливался звонками. Конечно, Дима. Почему да отчего трубку не брала, что случилось, как себя чувствую, вообще готов через двадцать минут быть у меня... К концу этой серии вопросов я немного пришла в себя, И достаточно твердо отказалась от его визита все под тем же предлогом - хочу побыть одна. Рассказывать, что стала жертвой галлюцинации, конечно, не стала. Галлюцинации? Первое, что я увидела, положив трубку и обернувшись, - валяющийся на полу поднос и осколки чашки...
