Я был совсем маленьким, когда бабушка привезла меня на лето к себе в один из ссыльных посёлков, что постепенно угасают теперь на дальнем севере нашей области. Это лето было самым сказочным летом моего детства. До сих пор в моей памяти остаётся запах пирогов из печи, пыльный чулан, полный таинственного хлама, залитая солнцем трава у ворот, чёрный от времени забор, бескрайний огород с кустами смородины и ровными рядами картофеля, лесопилка и чудовищные завалы досочной обрези на краю посёлка. И лес вокруг. А точнее — тайга. Безбрежная, тёмная.
Ввиду юного возраста я избежал непременного среди деревенских парней мордобития и сразу был принят в ребячью стаю на правах мелкой личинки. Тем более, был не какой-нибудь чужак городской, а «Евдокии Степановны внук».
Целыми днями мы носились по посёлку, суя нос куда ни попадя. Как стая воронят, таскали с чужих огородов чахлую морковку и зелёный лук. Играли в войну и разбойников, забытую в городе лапту, а вечерами или срывались в клуб «на кино», или жгли костёр, и, отмахиваясь от комарья и мошки, травили всякие байки. По большей части были это пересказы фильмов или книжек. Но были и самобытные страшилки. Про мертвецов с кладбища, что ходят возле околицы по ночам. Про проклятого сумасшедшего деда, который был охранником в лагере и убивал зеков штыком в сердце. Про татарку-колдунью, которая насылает порчу. И, конечно же, про всякую лесную нечисть — Бабку - Ёжку, волков, лешего, и (местная специфика) беглых зеков - людоедов и секретный объект. По наивности своей я принимал эти байки за чистую монету и, ложась спать, долго трясся под одеялом, воображая себе всякие ужасы.
А однажды вдруг к нам пришёл настоящий Ужас.
Всё было как обычно — светлый северный вечер, пахнущий костром, печёной картошкой и сыростью. Блестящие глаза мальчишек, огоньки папирос, огни деревни. Крики ночных птиц, тёмная кромка леса поодаль и негромкий, монотонный голос рассказчика... Мы опять разошлись за полночь. А утром меня неожиданно разбудила бабка — узнать, не знаю ли я чего про Лёшку. Оказывается, прибежала его мать — не может найти сына. Я, заспанный, вышел во двор к тёте Наде и честно всё рассказал — как сидели рядом у костра, как дружно разошлись по домам. К обеду стало ясно — Лёха пропал. А к вечеру уже весь маленький посёлок гудел, как растревоженное осиное гнездо. Взрослые и ребятня обшаривали чердаки и сараи, прочёсывали опушку леса. Ничего.
Вечером вместо привычных посиделок у костра мы все сидели по домам. И я отчётливо помню, как вязкий, липкий страх сгущался вокруг, неслышно бродил по пустым ночным улочкам, заглядывал в окно — пока не вернулась бабушка. С ней стало тепло и не страшно.
На следующее утро Лёха так и не объявился. Тогда к поискам приступили уже серьёзно. Вызвали участкового из соседнего посёлка. А мужики, у кого были собаки — принялись прочёсывать лес.
Третий день не принёс ничего нового — лишь слухи и догадки бурлили в посёлке. И так бы и кончился этот день ничем, но случилось то, чего все так ждали и боялись.
Нашли его не мужики с с собаками, не милиционер с пистолетом в кобуре — на Лешкино тело наткнулись вездесущие мальчишки. Наткнулись внезапно — совсем недалеко от посёлка, в сторону реки, возле ЛЭП.
Вечером парни сидели в доме у главы посёлсовета, давали показания. А позже наша ребячья банда уже сидела у костра возле лесопилки и, раскрыв рты, слушала страшную повесть.
Двое мальчишек — Димон и Васька, семиклассники (по моим тогдашним понятиям уже большие дядьки) пошли вдоль высоковольтной линии, прочёсывая справа и слева опушку. На лёхино тело набрёл Димон и сперва от страха побежал прочь на просеку, громко окликивая Ваську. Вместе уже, чуть осмелев, они рискнули приблизиться к тому, что так напугало Димку. Да, это был Лёха. Он лежал, скрючившись, как эмбрион. Кулаки его были крепко сжаты, а ступни как будто слегка вывернуты. Белесые глаза были широко раскрыты, а зубы намертво вцепились в костяшки кулака, как будто он даже мёртвым продолжал грызть свою руку. Эта картина странной и противоестественной смерти так напугала парней, что они бросились бегом в посёлок и вернулись к телу уже в сопровождении взрослых.
Я как-то ухитрился увязаться за парнями. Сперва меня попытались гнать. Но я, шестилетний мальчишка, изнемогающий от ужаса и любопытства, так и тащился за всеми, прибившись в конце концов к Ваську и Димке. Место нашли быстро — по приметной опоре ЛЭП. Но когда сунулись в лес, все оторопело замерли, глядя на странную, противоестественную картину, что открылась нам.
На примятом мху лежала лишь оболочка лёхиного тела. В прямом смысле оболочка. Грудой тряпья лежала одежда, а поодаль, как сброшенная гадючья кожа, лежала синюшная кожа, покрывавшая когда-то человеческое тело. Мне до сих пор иногда снится ночами эта кожа — мёртвая, дряблая, со смятой маской лица, скальпом коротких светлых волос, грязными перчаточками рук. Как пустой пакет из-под мусора. Как сдутый шарик. Я отчётливо разглядел все телесные подробности, родинки и уродливый надрыв на спине — как будто кто-то надорвал Лёху снаружи и вынул его из кожи вместе с мясом и костями.
Но что было странно — ни капли крови, ни клочка плоти не было рядом с этим кожаным мешком. Как будто мертвец бабочкой из кокона вылупился из собственного тела и пропал.
И очень странно повела себя собака, бывшая с нами. Лайка испуганно жалась к своему хозяину. Скулила. Потом вырвалась от хозяина и сбежала. Мы, вусмерть перепуганные, бежали, не останавливаясь, до деревни.
Потом мы вроде бы и отошли от увиденного. Когда ребятня вновь собралась возле костра, парни были в центре внимания, и важно пыхая папироской, расписывали всю картину в деталях. Но — чувствовалось, им не по себе. А я и вовсе сник. Эта мёртвая кожа, эта одежда — всё мерещилось мне как наяву. В конце-концов я от напряжения разревелся, и меня отвели к бабушке.
Потом настал новый день. И ещё один. Но мой светлый, зелёный мир необратимо изменился. Стало тусклым солнце. Тревожными были сновидения. Над посёлком как будто сгустился пропитанный слухами и догадками липкий сумрак. А вокруг — безмолвной страшной чёрной стеной стоял вечный и бескрайний Лес.
Бабушка моя заметила перемену, случившуюся со мной, и поскорей увезла меня в город, к матери. Лишь там, в городской суете, я начал приходить в себя. Ночные страхи оставили меня. Перестал сниться Лёха (вернее, то, что осталось от него). Я как будто стал сильнее и взрослей.
Но с тех пор я начал бояться леса.
Страх этот со временем утих — когда я стал старше и научился разбираться в хитросплетениях лесных тропинок, голосах птиц, деревьях и травах. Но опаска, ощущение неведомого не отпускали меня в лесу никогда.
