В детстве со мной несколько раз случались истории… ну, скажем, не совсем понятные. Что интересно, тогда я это происходившее со мной непонятное пугающим не воспринимал. Не по себе становилось много позже, когда уже взрослым я вспоминал и анализировал. Рос я в восьмидесятые, а в то время, если что-то не вписывалось в рамки привычной реальности, таковое вряд ли кому пришло бы в голову объяснять проявлениями чего-то потустороннего; ну, по крайней мере, в моем кругу общения было так. Образно говоря, если я ребенком в темном коридоре родного общежития натыкался на нечто смутно человекообразное, испускающее хриплые стоны и затхлую вонь, у меня и мысли не возникало о привидениях, мертвецах и прочей фольклорной псевдоживности. Я твердо знал, что это дядя Рафа (Рафаил, то бишь) с первого этажа, патологический заскорузлый алкаш, водные процедуры почитающий излишеством…
Как-то зимой отец взял меня (мне было лет 7-8) в «санаторий, в сауну». Что такое санаторий, я, конечно, знал, слово «сауна» услышал впервые. Из объяснения понял – вроде бы обычная баня, но с бассейном. Приехали мы затемно. Помню безлюдный двухэтажный корпус санатория с черными окнами на очень высоком заснеженном берегу Ишима, помню чуть поодаль от корпуса карусель типа «Ветерка», но небольшую. Я, понятно, побежал сразу к карусели. Походил вокруг, проваливаясь в снегу, в надежде, что кто-нибудь сообразит предложить мне покататься… постоял на берегу. Противоположный берег был низким, густо поросшим кустарником и деревьями. В сумерках заросли эти сливались в тяжелую однотонную темень, тянущуюся до самого горизонта. Горизонт просматривался отчетливо – небо было по-зимнему синевато-серым, подсвеченным изнутри невидимой луной. Вообще, светло было. Горели фонари: у входа в корпус, у сауны (блочный домик напротив корпуса) - но если бы их выключили, ничего особо и не изменилось бы. Меня скоро позвали, я без особого интереса попарился, поплескался в бассейне, посидел со взрослыми за столом в предбаннике (помню металлические канистры с пивом и фразу, которая мне тогда показалась жутко смешной: «Пей пиво пенное, будет рожа офигенная» - именно так, без мата). Очень хорошо помню, как задавал наводящие вопросы дядьке, главному с «принимающей стороны», не знаю уж, кем он был – может, сторож, а может, и директор санатория… Интересовался: «А что это там у вас на берегу, карусель?» «А она работает?» «А вы ее только летом включаете?» Очень мне хотелось покататься. Одному, на как бы персональной карусели, бесплатно; захотел - на одном сиденье, захотел - на другом… В конце концов, надо мной смилостивились: «Посиди, пока волосы высохнут, и пойдем…»
Тот дядька, которого я доставал, отвел меня к карусели, запустил ее. Вопреки моим ожиданиям, крутилась она медленно; вероятно, можно было изменить режим, но мне залезать в щиток настрого запретили. Дядька сказал: «Надоест - спрыгнешь, прибежишь ко мне, я выключу». Посмотрел, как я влез на сиденье, и удалился. Надоело мне очень быстро. Минут, наверное, через десять я спрыгнул, как и обещал. Но не во двор санатория, а прямо с высокого берега, на снежный, довольно крутой спуск. Как-то так пролетело в голове, что здорово будет скатиться, как с горки, а потом забраться обратно и снова скатиться – и я прыгнул, особо не раздумывая.
Я не то чтобы скатился. Я, скорее, провалился сквозь напластования снега под берег, оказавшийся куда более крутым, чем я предполагал. Я сразу, не отряхиваясь, полез обратно, почуяв, что называется, неладное. Сорвался, провалился и полез снова. И так несколько раз, пока не понял, что взобраться у меня не получится. Тогда я двинулся вдоль берега, ища место, где можно будет вылезти. Идти было трудно, здесь, внизу, снегу было почти по грудь – по крайней мере, твердого льда я под ногами не ощущал - я то выбирался так, что снегу становилось по колено, то проваливался почти с головой. Страха я не чувствовал – светло все-таки. Было досадно, что так глупо все получилось, и что оказанного мне доверия я не оправдал. Сколько-то я прошел, устал, остановился. Было очень тихо. Вообще ничего не было слышно, ни повизгивания продолжавшей крутиться карусели, ни голосов. И корпуса санатория из-под берега видно не было. Помню, мне тогда отчетливо показалось, что я попал в совершенно другой мир, какой-то мертво застывший, а тот мир, мой, привычный – где санаторий, карусель, отец… где движения, звуки и краски – остался в далеком-далеком прошлом. И еще помню, когда я снова пошел вдоль берега, я очень быстро погрузился в такое… снулое безразличное состояние. Очень похожее на то, когда лежишь с высокой температурой и то ли спишь, то ли не спишь. Не знаю, сколько я прошел, когда услышал, как меня окликают по имени.
Вот тут, собственно, и началось то самое непонятное. Меня сразу удивило то, что окликали вовсе не встревоженно, а весело – словно зовут поиграть. Вроде как ничего плохого не случилось, и никто на меня не сердится. Я ведь понимал, что времени уже немало прошло. Я тут же отозвался, но меня продолжали окликать с той же интонацией, будто не услышали. Было несколько голосов. То есть, был основной голос, слышимый лучше остальных (я сначала принял его за отцовский) – он выкрикивал мое имя. И в промежутках другие голоса говорили что-то непонятное: не на незнакомом каком языке, а по-русски, но словно бы переставляя слоги – чувствуешь, что слово знакомое, но что оно означает, не понимаешь… Помню, я долго шел к противоположному темному берегу, чтобы увидеть, стоит ли кто на высоком «моем» берегу, кричал в ответ, недоумевал, почему меня не слышат, в то время как я-то их слышу, потом, никого не увидев, пытался определить, с какого берега мне кричат. Помню, заплакал, было чувство, что меня просто дразнят – потому что повторяют имя на одной ноте, с одной интонацией, через равные отрезки времени, через каждые секунд пятнадцать, примерно, а в промежутках – ясно слышимый, но абсолютно непонятный разговор… Но страшно, повторяю, не было. Было как-то мутно, вязко, изматывающе непонятно, но не страшно в общепринятом смысле.
Дальше – обрыв воспоминаний. Сохранилось в памяти только неясное: как я лезу через перепутанные голые ветви кустарника. Там, в зарослях «чужого» берега, все совсем не так, как было на просторе заснеженного речного русла. Очень темно, как-то тесно, как будто я пробираюсь сквозь толпу, и очень шумно. Меня все так же окликают по имени, но голоса, которым окликают, почти не слышно, потому что его заглушают множество других голосов, накладывающихся друг на друга, переплетающихся. И ветки гремят и качаются вокруг. В какой-то момент до меня дошло, что все это – ненормально, не должно так быть. И я стал выбираться обратно к реке, почему-то не разворачиваясь. Лез задом наперед, пятился. Следующая картинка: как меня уже на реке догоняет отец (позади него шел по его и моим следам еще кто-то из мужиков). Первое, что он спросил: «Зачем ты на тот берег-то пошел?» Второе: «Почему ты весь расстегнутый?» Я его, конечно, спросил: «Почему ты не отвечал, когда я отзывался?» Оказалось, он меня сразу увидел с высокого берега, окликнул всего пару раз (я далеко был и уходил все дальше), потом спустился к реке, стал догонять.
Да, и еще странность: я об этом случае тогда благополучно забыл на несколько лет. Вспомнил относительно недавно (лет пять назад), когда впервые услышал о происшествии на перевале Дятлова. Такая ударила яркая мысль-уверенность: «Их позвали». А уж потом постепенно стало просачиваться это воспоминание из детства.
