- В вашем лесу живет какое-то дикое чудовище, - обронил художник Каннингхэм по дороге на вокзал. Это была его единственная реплика за всю поездку, но поскольку все это время непрестанно говорил Ван Хееле, молчание художника было незаметно.
- Приблудившаяся пара лис или несколько местных ласок. Ничего более грозного, - сказал на это Ван Хееле. Его попутчик не ответил.
- Что вы имели в виду под диким чудовищем? - спросил Ван Хееле позже, когда они были уже на платформе.
- Так, ничего. Плод моего воображения. А вот и поезд, - ответил Каннингхэм.
В тот же день Ван Хееле отправился, как обычно, на прогулку по своим лесным владениям. Он был напичкан всевозможной научной всячиной, знал названия многих диких цветов, так что у его тетушки, возможно, были основания говорить о нем, как о великом натуралисте. Во всяком случае, побродить Ван Хееле любил. У него вошло в привычку замечать все, что бы он ни увидел во время прогулок, не столько с целью обогатить современную науку, сколько для того, чтобы потом было о чем поговорить. Когда расцвели колокольчики, он считал своим долгом проинформировать всех об этом событии, и хотя его слушатели догадывались о том, что в это время года они и должны были появиться, все понимали, что делает он это совершенно искренне.
Однако то, что Ван Хееле увидел в тот день, выходило за пределы его жизненного опыта.
На гладком каменном уступе, нависшем над глубоким прудом в чаще дубового подлеска, растянувшись, лежал мальчик лет шестнадцати, с наслаждением подставляя солнцу свои влажные загорелые конечности. Его мокрые от недавнего ныряния волосы плотно прилегали к голове, а взгляд светло-карих, почти желтых, как у тигра, глаз был обращен на Ван Хееле с какой-то ленивой настороженностью.
Картина была настолько неожиданной, что Ван Хееле обнаружил в себе нечто, неведомое ему ранее, - он серьезно задумался перед тем, как заговорить. Откуда, скажите на милость, мог взяться этот дикий на вид мальчик? У жены мельника около двух месяцев назад пропал сын, которого, как полагали, смыло потоком воды, приводящей в движение мельничное колесо, но то был чуть ли не ребенок, а не почти сформировавшийся юноша.
- Что ты здесь делаешь? - он придал голосу строгость.
- Надо полагать, загораю, - ответил мальчик.
- Где ты живешь?
- Здесь, в этом лесу.
- Ты же не можешь жить в лесу, - настаивал Ван Хееле.
- Почему, прекрасный лес, - сказал юноша с ноткой снисхождения в голосе.
- Но где же ты спишь ночью?
- Я не сплю ночью; это у меня самое оживленное время.
Ван Хееле почувствовал раздражение от того, что столкнулся с проблемой, не поддающейся осмыслению.
- Чем ты питаешься? - спросил он.
- Мясом, - ответил подросток, и произнес он это слово с медленным смакованием, как бы ощущая его вкус.
- Мясом! Каким мясом?
- Если вас это интересует - кролики, дичь, зайцы, домашняя птица, ягнята, когда приходит их время; дети, если я могу их добыть, их обычно очень хорошо запирают на ночь, когда я, в основном, охочусь. Не более как два месяца назад я лакомился мясом ребенка.
Игнорируя явно насмешливый характер последнего замечания, Ван Хееле пытался выведать у мальчишки что-нибудь о возможных браконьерских делах.
- Ты вот хвастаешь, что питаешься зайцами. - При этом он отметил, что слово "одежда" вряд ли было подходящим для туалета юноши. - А зайцев на наших холмах поймать не так-то легко.
- Ночью я охочусь на четырех ногах, - последовал несколько загадочный ответ.
- Надо полагать, ты имеешь в виду, что охотишься с собакой? - продолжал расставлять ловушки Ван Хееле.
Мальчик лениво перекатился на спину и засмеялся странным смехом, который звучал столь же приятно, как фырканье, и был угрожающим, как рычание.
- Не думаю, чтобы какая-нибудь собака жаждала моего общества, особенно ночью.
Ван Хееле почувствовал что-то несомненно жуткое в этом юнце со странными глазами и странными речами.
- Я не могу оставить тебя здесь в лесу, - объявил он властно.
- Думаю, что лучше уж, чтобы я был здесь, чем в вашем доме, - сказал мальчишка.
Перспектива иметь это дикое, голое животное в своем превосходно налаженном доме, конечно же, не могла не обеспокоить Ван Хееле.
- Если ты не уйдешь, я должен буду заставить тебя сделать это, - сказал он.
Юноша молниеносно перевернулся, нырнул и через мгновенье сильным движением выбросил свое влажное блестящее тело на другой берег пруда. Если бы все это проделала выдра, в этом не было бы ничего примечательного, но то, как это сделал мальчишка, напугало Ван Хееле. Он невольно отступил назад, поскользнулся и упал навзничь на скользкий, поросший травой берег, ощущая на себе взгляд желтых тигриных глаз. Почти инстинктивно рука его потянулась к горлу. Юноша снова рассмеялся своим смехом, в котором рычание переходило в фырканье, затем еще одним неуловимо быстрым движением исчез из глаз в мягких зарослях травы и папоротника.
- Какое странное дикое животное! - вырвалось у Ван Хееле, когда он поднимался на ноги. И он вспомнил реплику Каннингхэма. "В вашем лесу живет какое-то дикое чудовище".
Медленно бредя домой, Ван Хееле перебирал в мозгу различные происшествия в округе, которые можно было бы связать с этим удивительным молодым зверем. Таинственные вещи происходили в лесах в последнее время: домашняя птица исчезала с ферм, зайцы встречались значительно реже, и до него дошли жалобы на то, что ягнята бесследно пропадали с пастбищ. Может быть, этот дикий мальчишка действительно охотился в округе с какой-нибудь хорошо обученной для браконьерства собакой. Он там говорил что-то насчет охоты "на четырех ногах" ночью и опять-таки странно намекал на то, что ни одна собака не приблизилась бы к нему, "особенно ночью". Все это было загадкой.
А потом, перебрав в уме всевозможные пропажи последнего месяца или двух, он вдруг остановился, как вкопанный, его шаги и мысль замерли. А как же ребенок, пропавший с мельницы два месяца назад, - признанная версия сводилась к тому, что он упал в мельничный поток за домом на склоне холма, в противоположной от воды стороне. Нет, это, конечно, невообразимо, если б только этот мальчишка не брякнул ту жуть, что ел мясо ребенка два месяца назад. Такие ужасные вещи не следовало бы говорить даже в шутку.
Ван Хееле, вопреки своему обыкновению, не испытывал желания поболтать о том, что обнаружил в лесу. Как член приходского совета и мировой судья, казалось ему, он был бы несколько скомпрометирован тем, что в его владениях обретается такая сомнительная личность; не исключалась даже возможность, что ему могли предъявить солидный счет за ущерб, нанесенный набегами на ягнят и домашнюю птицу. За обедом вечером того дня Ван Хееле был необычно молчалив.
- У тебя пропал голос? - вопрошала тетушка. - Можно подумать, ты повстречался с волком.
Ван Хееле, не знавший этой старой поговорки, посчитал реплику довольно глупой; если бы он действительно увидел волка в своих владениях, эта тема не сходила бы у него с языка.
На следующее утро за завтраком Ван Хееле должен был сознаться себе, что чувство беспокойства, вызванное вчерашней встречей, нисколько не ослабело, и он решил поехать поездом в соседний кафедральный городок, найти Каннингхэма и выведать у него все, что тот на самом деле видел и что послужило поводом для замечания о диком чудовище в лесу.
Придя к такому заключению, он частично обрел спою обычную бодрость духа и, напевая веселую мелодию, медленно направился в комнату, где всегда проводил утро, выкуривая традиционную сигарету. Но как только он переступил порог, песенка вдруг сменилась набожным восклицанием. В грациозной, нарочито небрежной позе на оттоманке растянулся мальчишка из леса. Был он не таким мокрым, как в прошлый раз, но никаких изменений в его туалете не было видно.
- Как ты посмел прийти сюда? - гневно спросил Ван Хееле.
- Вы же мне сказали, что не следует оставаться там, в лесу, - отвечал юноша спокойно.
- Но не приходить же сюда. Воображаю, что будет, если моя тетка увидит тебя.
Намереваясь как-то смягчить грядущую катастрофу, Ван Хееле торопливо прикрыл, насколько мог, своего непрошеного гостя развернутой "Морнинг Пост". В этот момент в комнату вошла тетушка.
- Это - бедный юноша, потерялся... И потерял рассудок. Он не знает, кто он и откуда, - отчаянно пояснял Ван Хееле, с опаской поглядывая на лицо новоявленного беспризорника: не собирается ли тот со своей неуклюжей прямотой добавить что-либо еще о своих диких пристрастиях.
Мисс Ван Хееле чрезвычайно заинтересовалась.
- Его белье, наверное, испачкалось, - предположила она.
- Похоже, большую часть его он тоже потерял, - Ван Хееле суетливо поддергивал "Морнинг Пост", пытаясь удержать ее на месте.
А обнаженный бездомный ребенок взирал на мисс Ван Хееле так тепло, как это мог бы делать приблудный котенок или покинутый хозяевами щенок.
- Мы должны сделать для него все, что в наших силах, - решила она и тут же слуга, посланный к священнику, у которого в услужении был, мальчик, вернулся с комплектом одежды для подавальщика и всеми необходимыми аксессуарами вроде туфель, воротничка и так далее. Одетый, вымытый и ухоженный, юноша нисколько не утратил в глазах Ван Хееле своей свирепости, но тетушка нашла его премилым.
- Должны же мы его как-то называть, пока не выясним, кто он на самом деле, - сказала она. - Габриэль-Эрнест, вот так, я думаю; прекрасные, подходящие имена.
Ван Хееле согласился, но внутренне усомнился, смогут ли они ужиться с этим симпатичным ребенком. Опасений не поубавил и тот факт, что его степенный старый спаниель, сорвав замок, рванул из дома при первом появлении мальчишки и сейчас упорно не желал возвращаться, дрожа и тявкая в дальнем конце сада, а канарейка, обычно такая же певученеугомонная, как и сам Ван Хееле, только испуганно попискивала, более, чем когда-либо, он утвердился в желании поговорить с Каннингхэмом, не теряя ни минуты.
Когда он отправился на станцию, тетушка хлопотала, чтобы Габриэль-Эрнест помогал ей развлекать детишек из ее класса в воскресной школе за чаем в тот день,
Каннингхэм поначалу не высказал готовности к беседе.
- Моя мать умерла от расстройства ума, - пояснил он, - поэтому вы поймете, почему я избегаю подробно останавливаться на чем-либо фантастическом, что я, возможно, видел или думаю, что видел.
- Но что вы видели? - не унимался Ван Хееле.
- То, что, полагаю, я видел, было настолько необычным, что ни один здравомыслящий человек не поверил бы этому. В тот последний вечер, который я провел с вами, я стоял, наполовину скрытый зеленой изгородью, у ворот сада, наблюдая за угасающим закатом. Вдруг я отчетливо увидел скульптурно выступавшую на склоне холма фигуру обнаженного юноши-купальщика, вышедшего, по-видимому, из какого-то близлежащего пруда; он тоже наблюдал за заходом солнца. Его поза была так выразительна, что наводила на мысль о диком фавне из какого-нибудь языческого мифа. Я тут же захотел нанять его в качестве натурщика и через мгновенье окликнул бы его. Но как раз в этот момент солнце исчезло из виду, убрав оранжевые и розовые цвета из ландшафта и оставив его холодным и серым. И в тот же миг произошло нечто поразительное - юноша тоже исчез!
- Что?! Совсем исчез? - спросил возбужденно Ван Хееле.
- Нет, вот это-то и есть самое ужасное, - ответил художник. - На открытом пространстве склона, где секунду назад был виден юноша, стоял большой волк, с темной шерстью, поблескивающими клыками и жестокими желтыми глазами. Вы можете подумать...
Но Ван Хееле уже было не остановить чем-то столь незначительным, как раздумье. Он мчался с предельной скоростью к вокзалу. Мысль о телеграмме он отбросил. "Габриэль-Эрнест - оборотень", - было бы безнадежной попыткой передать суть ситуации, и его тетка подумала бы, что это какое-то шифрованное послание, к которому он не удосужился дать ключа. Единственная надежда - попасть домой до захода солнца. Кэб, которого он нанял, выйдя из поезда, двигался, как ему казалось, с убийственной неторопливостью по проселочной дороге, освещенной багряными и розовато-лиловыми отблесками лучей заходящего солнца. Когда он прибыл домой, тетушка убирала недоеденные джемы и пироги.
- Где Габриэль-Эрнест? - чуть не закричал он.
- Он повел младшего мальчика Тупов, - отвечала она. - Уже поздно, и я подумала, что небезопасно отпускать малыша домой одного. Какой красивый закат, не правда ли?
Но Ван Хееле, хоть и помнил все это время о зареве на угасающих небесах, не остался обсуждать его красоты. Со скоростью, раньше ему неведомой, он помчался по узкой тропинке, ведущей к дому семейства Тупов. По одну сторону тропинки пробегал бурный мельничный поток, по другую - возвышался далеко тянущийся пустынный склон. Угасающий край красного солнечного круга еще виднелся на горизонте, и за следующим поворотом он должен был увидеть преследуемую им пару. Но краски заката вдруг померкли, и вокруг воцарился подрагивающий серый свет. Ван Хееле услышал пронзительный испуганный вопль и остановился...
Больше никогда не видели ни мальчика Тупов, ни Габриэля-Эрнеста, но разбросанные одежды последнего нашли на дороге. Это дало повод допустить, что ребенок упал в воду, а юноша, раздевшись, бросился в поток, тщетно пытаясь спасти его. Ван Хееле и несколько работников слышали громкий крик ребенка как раз у места, где была найдена одежда. Миссис Туп, у которой было еще одиннадцать детей, смирилась со своей тяжелой утратой, но мисс Ван Хееле искренне горевала по найденышу. По ее инициативе в церкви была установлена медная мемориальная доска с надписью: "Габриэлю-Эрнесту, неизвестному юноше, мужественно пожертвовавшему собой ради спасения ребенка".
Ван Хееле во многом потакал тетушке, но наотрез отказался поставить свою подпись на надгробии Габриэля-Эрнеста.
© Гектор Хью Мунро
