Глухая маленькая деревенька затерялась в лесу, и найти её было так же сложно, как и выбраться из неё впоследствии…
Я всегда любила лес, и ещё в детстве мы вместе с бабушкой часто гуляли в Петергофском парке, собирая землянику и ландыши. Вечером бабуля ставила букетик на прикроватный стол не более чем на час, после чего убирала цветы из комнаты, говоря, что их аромат настолько силен и удушлив, что спать будет тяжело. Ночью, когда все засыпали, я вылезала из постели и брела в темноте по скрипучему деревянному полу на веранду. Зажигала ночник, сгоняла старую кошку Глафиру с тахты, и долго сидела в полной тишине Петербургской прозрачной ночи, вдыхая пьянящий аромат цветов. Утром отец на руках переносил меня обратно в постель, а бабуля сердилась и выкидывала подвявший букетик в канаву. Глафира воспользовавшись моментом, проникала в спальню, и мы спали утомленные бархатной ночью еще пару часов.
Теперь, когда и мне уже было не шесть лет, и Глафиры уже давно не было с нами, я, живя в большом городе, часто вспоминала те Петергофские ночи, тот покой и волшебство. Бабушкины сказки про темный лес, землянику и ландыши.
Деревня называлась «Ухабино», вдаваться в этимологию слова было необязательно, и мы просто брели по единственной дороге в сторону дома «председателя». Местные так называли старосту деревни. Дом Степана Михайловича стоял на отшибе, левой стороной подпирая лес.
- Чевой-то? – пробубнил удивленный Степан Михайлович, когда увидел у калитки своего дома трёх уставших, грязных и голодных нас. – Заплутали?
- Нет. То есть – да. - признался Пашка.
- Чевой-то? – повторился староста.
Пашка бросил на меня свирепый взгляд. Мол, ты нас сюда затащила, ты с аборигенами и разговаривай.
- Здравствуйте! – улыбнулась я Михалычу и протянула руку.
- Ага – улыбнулся в ответ старичок и вместо рукопожатия просто обнял меня и повел в сторону дома. Я оглянулась, у калитки хлопая глазами, стояли Пашка и Лиля. Печально так стояли, и вздыхали.
- Степан Михайлович, нам бы на трассу выехать, дорога нас заблудила...– жалобно пищала я увлекаемая в дом председателем – Нам сказали, вы знаете, как выбраться…
- Я? Я знаю...- улыбнулся старичок. – Ты посиди пока, я сейчас. – Михалыч исчез, а я осталась в полумраке старого деревенского дома. Пахло старыми подушками и …как-то очень сладко и пьяно. Я оглянулась. На столе у входа стояла баночка из под майонеза, в ней были ландыши.
Раздался шорох. От неожиданности я подскочила. Напротив, на полу сидела серая кошка.
- Глаша...- вырвалось у меня. Кошка сидела, молча, и умывалась. Кошки всегда умываются, когда им нечего сказать.
- Глафира, а ну брысь! – на пороге возник Михалыч. Из-за его спины выглядывали уставшие лица моих друзей.
- У меня в детстве тоже была кошка Глаша, – сказала я и взяла желтоглазую на руки. – Она была серая и умная..
- Значит это точно не твоя кошка, – усмехнулся староста.
- Уже пять, надо спешить, – подла голос Лиля.
- Чаю? У меня вкусный, с мятой и ромашкой. Отдохните, – сказал Михалыч и помельтешил на кухню, не дожидаясь нашего ответа.
- Ну если только с мятой, а то сил нет больше, – вздохнула Лиля и плюхнулась на тахту рядом со мной.
За окном белая ночь, мы разместились вокруг большого круглого стола на веранде. Я пила чай с мятой, Лиля с ромашкой, Пашка умиротворенно сопел и трескал пряники. Степан Михайлович сидел на тахте с Глашкой на руках и улыбался. Пахло ландышами.
- Хорошо, наверное завтра будет дождь, – тихо проговорил Пашка.
- Почему? – удивилась Лиля.
- Так хорошо бывает только перед дождем.
Я засмеялась, было как-то по домашнему уютно. Часы тикали в такт ложкам, которыми мы размешивали сахар в чашках в оранжевый горох. Казалось, пряники никогда не закончатся. Время остановилось, мы как будто растворились в этой полутемной комнате у открытого окна. Занавески таинственно подрагивали, на стене висел старый ковер с летящими по небу лебедями. Говорить не хотелось, хотелось дышать, дышать глубоко и еще плакать..
- Вам пора, – сказал староста.
Мы оглянулись и увидели, что наш гостеприимный хозяин уже у дверей.
- Пора? – Лиля вздохнула и посмотрела на меня. Пашка тоже уставился в мою сторону так, будто это я виновата, что уже вечер и надо ехать.
- Спасибо. А как ехать? Дороги то нет! – спросила я.
- Пойдем со мной, я покажу, – сказал Михалыч и мы вышли во двор. - Мы ненадолго, ребята пока со стола уберут.
Я оглянулась, Лиля и Пашка даже не посмотрели в мою сторону, Пашка яростно жестикулировал и строил рожи, а Лиля смеялась и подливала чай в гороховые чашки. Мне стало обидно, что именно я иду в лес запоминать дорогу, искать машину, которую я же опять и поведу, пока они там забавляются и пьют мятный чай.
Мы шли и шли, шли и шли, в голове было тепло и спокойно. Пахло ночными цветами. Лесные шорохи, тропинка, и силуэт старосты впереди. «Дорогу не запомню,» - мелькнуло в моей голове, но я продолжала идти, слушая шелест в макушках сосен и глубоко вдыхая ароматы ночного леса.
Резкий звук и ветка колючего куста больно бьет меня по лицу, слезы из глаз, шум в ушах больше от страха, чем от боли. Падаю на землю, схватившись за голову. Стою на коленях в воде, шум усиливается. Кричу. В голове картины: дорога, лес, дом, Михалыч. Очень больно в области левого виска. Страх, и земля начинает вращаться.
Тру глаза, открыв, вижу нашу машину. Старый «москвич» лежит на боку. В нескольких метрах от него Лиля, ее голова в крови, лица почти нет, нога неестественно вывернута. Пашкина рука торчит из разбитого лобового окна помятой машины.
Поднимаюсь на локте, одной рукой хватаюсь за вывернутую искореженную дверь "москвича". Рука скользит, кровь заливает глаза. Голова шумит, в боковом зеркале машины отражается грязная кровавая одежда, она на мне. Падаю на колени, в свете фар вижу подвявший букетик ландышей. Аромат пьянит, шум в голове смешивается с шумом дождя, и я теряю сознание.
