Свернув с дороги, Лариса втиснула машину в узкую брешь между «Соболем» и брутальным джипом лохматых годов. Скромный плюсик маленького городского авто: нам и царапина на асфальте — стоянка. Она выключила зажигание и осторожно открыла дверь. С другой стороны выбралась Марьяна Липская — приблатненная бизнес-леди. Она была тридцатым по счету риэлтером из тех, кого обзвонил Димка; согласилась без энтузиазма и при условии, что клиенты обеспечат транспорт. Причем поданная дисциплинированной Ларисой минута в минуту малолитражка вызвала нарекания: «Это у вас тачка или мотороллер?». Напористая и хищная, Марьяна зарабатывала побольше, чем они с Димкой на двоих, и профессионально отличала дорогое и престижное от дешевого эконом-класса.
— Тьфу ты, ну и душегубка! — воскликнула Марьяна. — Утро, а жарит, как в Африке.
Лариса покрутила на запястье браслет часов: циферблат сиял отражением солнечного диска.
— Да, половина десятого только… Не все пробки собрали, и то спасибо.
Они путешествовали с кондиционером на полную, а за бортом воздух прогревался до рекордного значения.
— Ладно, пошли, — распорядилась Марьяна. — По карте нам туда, за площадь и через сквер. Вон указатель: улица генерала Алтаева.
Созерцая наводящий тоску ландшафт, Лариса вздохнула: убогое подмосковное захолустье. Ратуша с гербом еще комси-комса, а прочее, обильно декорированное баннерами «Аренда», доживает свой век. Вдоль улицы притулились бревенчатые избы, щеголяющие антеннами спутникового ТВ, сараюхи, подсобки... На автобусной станции высаживал пассажиров экскурсионный «Икарус», обогнавший их на трассе по встречной. В глубине площади — неизменный краевой музей, стиснутый с торцов могучими зарослями. Сбоку от здания музея сползала в густую тень оврага извилистая тропинка.
Мама рассказывала, что в дни ее молодости овраг обходили за километр: там скрывался убежавший из лечебницы психопат. Психопата, конечно, придумали взрослые, чтобы с наступлением темноты локализовать отпрысков в зонах фонарного освещения. Хотя, скорее, страшилка возымела обратный эффект: подростки бегали сюда за адреналином…
Они пересекли площадь, миновали сквер и за рыночным комплексом увидели бело-серую трехэтажку. Капремонт (если он вообще производился) был давно и неправда: штукатурка клочьями облезала со стен. Из тамбура тянуло запахами еды, плесени и мусора. На провисших веревках сохло постельное белье.
«Боже мой, — почему-то испугалась Лариса. — Этого просто быть не может. ЗДЕСЬ я родилась».
Квартира переходила по наследству из рук в руки и пять лет назад официально досталась Ларисе, став для нее источником неясной, но постоянной тревоги. Почему-то казалось, что любые планы использования квартиры несут в себе опасность. История «двушки» не вместила первые три года Ларисиной жизни — их вытеснили мрачные образы тети Тани и ее заживо сгоревшего сына Ильи.
Лариса охотно уступила бы «родовое имение» любому завалящему конкуренту, но — вот мистика! — таковых не оказалось. Спасибо отцу и матери, Лариса проблем с жильем не имела, как и ее муж. Димка, которому новость о наследстве свалилась как снег на голову, и то по неудачному стечению обстоятельств, так и не постиг, отчего у нее душа не лежит к этой квартире. Он предложил распорядиться дармовыми квадратными метрами радикально — продать.
— Лишних денег не бывает, — урезонил он сыплющую невнятными доводами жену.
Начались отчаянные поиски агента по недвижимости, которые Димка взял на себя: Лариса сдавала госэкзамены и ночами зубрила билеты. В самом Дороховске был филиал столичной фирмы, но вместо телефона там срабатывал факс, и так месяц подряд.
«На фига рекламу в интернет давать?», подумала Лариса, прошмыгивая за Марьяной в источающий запахи подъезд.
(Марьяна отшила их, как и многие до нее. Категорически. Дел по горло, недосуг в область мотыляться. А через день позвонила сама).
В подъезде Лариса оробела; бойкая Марьяна и та как-то смешалась. Предстояло еще подняться на третий этаж — мелочь, но здесь и сейчас неприятная. Под лестницей темнела коричневая фанерная дверь со спиленной ручкой. Приди сюда Лариса без сопровождающей, она бы остерегалась оставлять эту дверь у себя за спиной. За такими дверьми может обитать некто, не видимый коммунальщикам, но с острым нюхом на чужаков. Марьяна никак не прокомментировала заминку, но отступила, спрятавшись за Ларису и предоставив ей возглавлять экспедицию.
Сверху спускалась женщина с маленькой девочкой и грудным ребенком, незамысловато притороченным к шее застиранной тряпицей. Женщина выступила из полумрака, и Лариса поразилась ее лицу: бледному, с ввалившимися щеками и глазами, запавшими в синеву. Сальные волосы небрежно собраны в пучок.
— Лара, — произнесла женщина.
Это был не вопрос, а узнавание.
Лариса сосредоточилась, пытаясь воскресить в памяти ее имя, но ничего не воскресло.
— Лара, — настойчиво повторила женщина. — Я — Катя. Мы с тобой играли. Тебе три годика исполнилось, а мне пять. Вы с родителями в Москву уехали. А тетя Таня осталась.
Лариса вежливо кивнула. Тетю Таню она помнила плохо. Лучше, чем Катю, но тоже не особо.
— Я тебя в Контакте нашла, — сказала женщина. — По фамилии.
— Очень рада тебя встретить, Катюш, — солгала Лариса. — Как дела?
Катя прищурилась.
— А у тебя? — шмыгнула она носом после паузы. — Дети есть?
— Не… Нет.
— Что, родить не можешь?
— Могу, наверное. Просто не хочу.
Пальцы женщины стиснули руку дочери, девочка пискнула.
— Как можно не хотеть рожать? Дети — это же дети. Это наше всё. Но тебе не понять, раз не хочешь.
Она рванулась мимо приезжих, таща за собой неловко семенящую дочь, и выскочила на улицу. Лариса застыла, пришибленная этим взрывом неприязни, и Марьяна, процедив что-то сквозь зубы, уперлась ладонью ей между лопаток.
— Ларис, не тупи.
На стук никто не открыл, ни звука изнутри. Лариса занервничала: многовато накладок. И даже не в том дело — всё ли со старушкой в порядке? Если нет, квартиру придется взламывать. Липская скептически разглядывала «объект».
— За сколько же мне эти руины выставить? — изрекла она. — Уж дыра дырой. Небось, центнер трухлявой фурнитуры в нагрузку и драный линолеум…
— Дорого не возьмут, — поддакнула Лариса, на заре карьеры ублажавшая капризных дамочек в спа-салоне.
— Дом под снос, соседи — маргиналы, метро — в Москве… Ну и где твоя ключница, ласты склеила?
Лариса скривилась — под каблуком хрустнул осколок потолочной лампы.
— Надеюсь, что нет. Отошла куда-нибудь, мало ли. В поликлинику…
— Или барахло с твоей хаты толкает по-быстрому.
— Марьян, ну зачем ты утрируешь? Старушка интеллигентная такая.
— Ой, не буровь мне про божьих одуванчиков! Я от них натерпелась, ветераны, бляха-муха, сама бы всех закапывала. Хер ли эта интеллигентка свинтила? Или ты не предупреждала, что приедешь?
— Да предупреждала я! Ей самой эти ключи в тягость, скорее бы с рук сбыть.
— А?
— Нет, ничего, — осеклась Лариса. Если бы не старушка, квартире еще долго прозябать бесхозной. Но, застигнутая врасплох, Лариса так дотошно выясняла, кто такая Зоя Ивановна, где она взяла ее телефон и почему именно ей тетя Таня оставила ключи, а Димка сидел тут же на диване и слышал разговор от корки до корки… короче, тайное стало явным.
— Ничего так ничего, — буркнула Марьяна и забычковала окурок в распредщиток. — Ларис, мне тут торчать не упало, прошвырнусь до кафетерия. А ты на атасе. Чую, застрянем до ишачьей пасхи.
Караулить в одиночестве посреди обшарпанного холла Ларисе не понравилось. Она рыпнулась позвонить Димке, но схлопнула «раскладушку»: на ее голос откроется фанерная дверь на первом этаже, и по лестнице взойдет… кто-то… Переставляющая по щербатым ступенькам закоченелые, морозно скрипящие ноги нежить вообразилась ей так отчетливо, что Лариса подобрала юбку и кинулась вон из подъезда.
Отдышавшись под козырьком, она вспомнила, что у Димки на производстве аврал, и звонить ему нельзя. Вот засада! Лариса прикурила ментоловую сигаретку.
В палисаднике Катя выгуливала своё потомство, вернее, оккупировав скамейку, кормила из бутылочки грудника, а дочка неприкаянно бродила вокруг песочницы. Заметив Ларису, она потопала к ней по газону.
— Привет, — сказала Лариса, присев на корточки. — Тебя как зовут?
— Маша, — пролепетала девочка. Ей было и страшно, и любопытно в одном флаконе.
— У тебя есть шоколадка?
— Шоколадки у меня нет, но есть карамелька. — Лариса расстегнула сумочку. Детей она воспринимала философски, просто боялась сопутствующих им сложностей.
Катя перемахнула газон тигриными прыжками и отвесила дочери подзатыльник. Маша расплакалась навзрыд.
— Кать, ты чего? — оторопела Лариса.
— Ничего, — зло огрызнулась Катя. — Не смей моего ребенка всякой дрянью кормить. Своих заведи и трави, сколько влезет. Приперлась тут, добровольно стерилизованная… Чтоб близко к моим детям не подходила!
Лариса тут же нарушила декрет о неприкосновенности: брошенный на произвол судьбы младенец едва не соскользнул со скамейки: там было, обо что расквасить голову. В последний момент Лариса удержала истошно вопящего человечка на краю бездны.
— Какая ты сказочная! — прогнусавила Катя, выхватывая грудника. — Спасибо тебе, дорогая! А где ты была, когда тётка твоя по дуркам да по ментовкам зависала?
— В первом классе училась, — на всякий случай Лариса отошла подальше: мало ли что.
— Видно по тебе, что училась! Детей не делать ты училась!
— Кать, ты бы Машеньке панамку надела, напечет же ей…
— Нет у меня на панамки денег, так погуляет!
Еще с колледжа Лариса шла по жизни с принципом, что дружелюбие — залог мира и согласия. Главное — ни на кого ни за что не обижаться.
— Давай я вам на рынке панамку куплю? — мурлыкнула она разбушевавшейся Кате.
— Да сдохни со своими подарками! — черта с два, за МКАДом принципы не работали.
— Что ж родаки твои тётку чумную без присмотра кинули? И еще что скажу, Барби: когда померла тётка, никто ее хоронить не хотел, так бы и сгнила, сучка… Чего ты вообще нарисовалась? Досвидос!
Лариса сделала соответствующие выводы и ретировалась, заняв позицию на уважительном расстоянии от подъезда, чтобы не пересечься с Катей, когда та пойдет домой. Терзаясь от предчувствий, неопределенности и нарастающей жары, она распутывала шнур наушников — хоть музыкой отвлечься. Да уж. Ну, здравствуй, Дороховск…
Обычно полоумные мамашки на раз вычисляли в Ларисе чайлдфри, будто на ней проштамповано: «ЧФ» (у нее всего-навсего татуировка — ласточка, и то в таком месте, что только на пляже красоваться), а, вычислив, принимались давить на психику. Например, Липская всю дорогу трещала о своем «восхитительном» в грандиозных кавычках сыне, с которым в школе не уживается даже отпетая шпана. «…Никитка бабки тырит?! Да это же МОЙ сын!!! Я его в языковую французскую пристроила, а там географ нажаловался: ваш Никита, бла-бла-бла, по карманам шарит. А я ему: мой сын не вор, ты, мудила, кровью умоешься, что дерьмом его полил. Отстегнула сотню евро кукляхе из восьмого класса, она его на потрахаться развела, а пацаны мобилой снимали. Хрен отмазался, козел: по этапу и в парашу рылом».
— Прелесть какая, — не удержалась Лариса.
— А чего прелесть-то? — рыкнула на нее риэлтерша. — Что ребенка вором обозвали — прелесть? Я за Никитку всех порву. Одна его воспитываю, папулька-то спился…
«Я б тоже спилась».
Но бурную реакцию Катерины спровоцировала не детская тематика. Вопреки очевидному, Катя не оголтелая истеричка. Там, на лестнице, ее ЧТО-ТО зацепило, но она предпочла оставить это невысказанным и для правдоподобия разрядила в Ларису свой негатив под конкретным предлогом. Но у нее слабовато с актерским мастерством, она переигрывала и дважды проговорилась.
Даже сейчас, спустя двадцать с лишним лет, семью Мартера здесь не любили.
Из-за тети Тани.
Что же с ней не так?
Родители не обсуждали тетю и не распространялись о ее злоключениях, а Лариса была слишком мала, чтобы анализировать детали. Ее увезли из Дороховска в трехлетнем возрасте, и память запечатлела тетю Таню безмолвным и мутным пятном, а ее сына — фотографическим черно-белым.
Сын Татьяны, Ларисин двоюродный брат, погиб при пожаре, спасая людей из горящего здания. Его посмертно наградили медалью, но тете Тане от этого, разумеется, легче не стало. Она изменилась навсегда, бесповоротно и в плохую сторону. Саша Мартера заработал приличные деньги на нефтяных платформах, и тетя, добавив недостающую сумму, буквально вытурила сестру с мужем в Москву. Откуда она взяла деньги — отдельный секрет. Дальнейшее их общение свелось к нечастым телефонным разговорам; лишь однажды Наташа ее навестила и вернулась сама не своя. После этого Татьяна запретила им появляться в Дороховске. Она умерла в девяносто втором году, и почему-то родителям сообщили об этом через месяц после похорон. Родители отправились в Дороховск на кладбище… на просроченных поминках они шепотом (но Лариса, прикинувшись спящей, кое-что разобрала) рассказывали, что застали могилу разрытой до крышки гроба, а поверху кто-то навалил арматуры и булыжников.
Чем тетя Таня заслужила такую ненависть, граничащую с мракобесием?
Похоже, ей и при жизни прохода не давали. И мама стала невольной свидетельницей травли — после той поездки у нее был затяжной шок. Потому Татьяна и перестала принимать в гостях Наталью и Александра: чтобы заодно не попали под раздачу.
«Но где хоть какая-нибудь логика?» — думала Лариса, немилосердно потея на раскаленном асфальте под лучами солнца. Своей благородной фамилией она была обязана отцовским предкам, несгибаемым бойцам третьего Коминтерна, но умение переносить жару ей генетически не передалось.
Илья пожертвовал собой ради того, чтобы другие могли жить. За это аборигенам надлежало молиться на Татьяну, как на святую, и скинуться ей на мраморного архангела, но они превратили короткий остаток ее жизни в кошмар, а напоследок осквернили могилу.
— …девушка, кого пасёте? — в затылок Ларисе дохнули перегаром. Она вынула из ушей «точки», морально готовя жестокий отпор.
Интерес к ней проявил анемичный взъерошенный парень лет тридцати, в клетчатой рубахе навыпуск с закатанными рукавами. Полдень еще не настал, а этот организм уже в подпитии. Взгляд плывущий, зрачки во всю роговицу. На конкурсе бледных легко обставит Катерину по призовым баллам.
— Я Зою Ивановну жду, — сказала Лариса. — Не в курсе, где она?
— А, баба Зоя. — Парень икнул. — А она в монастыре.
— Насовсем? — вырвалось у Ларисы.
— Не, на кой ей совсем-то… За святой водой. Ща, нацедят ей бидон, и пришкандыбает. А я тебя че-то это… видел где, да?
Лариса покосилась на Катерину и решила, что инкогнито накрылось.
— Я здесь раньше жила. Меня Лариса Мартера зовут.
— Аааа… — протянул анемичный. — А я Колян, тоже тут жил... ик! …живу. Я батю твоего помню, и мамку тоже. Это я бабе Зое твой сотовый нагуглил. — Он развязно подмигнул, но следующую реплику Лариса угадала неправильно: — На бутылку есть?
— Нету у меня на бутылку, — Ларисе совершенно не хотелось у него на глазах копошиться в кошельке. — Уж извини. Не захватила.
— Не боись, грабить тебя тут некому, — сосканировал ее мысли Колян. — А на сиську пива наберешь? А, ладно, тебе не в кассу. На мои будешь?
— Я за рулем, — грустно ответила Лариса.
— На тебя че, Катька-размноженка залупилась? Она у нас того… с пионерским приветом. Не циклись. С ней вот как надо, — Колян, резко выбросив перед собой руку, продемонстрировал Кате «Fuck off». Та презрительно цыкнула.
(Коля Потапов, сообразила Лариса. Который в первом классе разбирал и собирал дома телевизор и еще сопляком допился до алкогольной комы. Между прочим, именно Татьяна про него говорила, и еще какие-то родительские одноклассники. Юный гений. Чинил всё, за что не брались в ремонтных ателье. Но это лишь одна сторона многогранной натуры самородка. Как все гении, Коля не дружил с головой и отличался от сверстников патологической жестокостью. Его ловили за живодерством — ставил «опыты» на собаках и кошках. За что и поплатился: хозяин замученной им кавказской овчарки проломил Коле череп штакетиной, на год отправив его в больницу. Неужели у Потапова после реанимации зрение рентгеновское?)
— Да сплошная вендетта! На почве тети Тани.
— Нуу… — промямлил Колян. — Тетка… накосячила чего-то, когда сын погорел. И хоронили ее стрёмно…
— Блин, как это — стрёмно?
— Вечером хоронили. В самый вечер свезли «пазиком» на Свято-Алексинское. Дождина струячил проливной. Ее только баба Зоя с бабой Клавой провожали. На кладбище работяги кипишнули, по типу, западло им гроб тащить. Бабки подсуетились, премировали их с пенсии, и поляну во дворе тут накрыли. А наутро — вот это я как щас помню — в подъезде грязи было натоптано, жирной грязи, с червями. И воняло могилищей.
Лариса попятилась.
— Не, ну ты не боись. Базарили, что Татьяну сын с участка выгнал, вот она и вернулась… Но это всё лажа и наукой от… ик! …отрицается. С кладбища домой не возвращаются. Знаешь, где пожар-то был? Во-он, за домом. Там спортплощадка и школа, халупа дореволюционная. Купчихины ап... ик! …партаменты. Илюха баскетбольную секцию вел. Когда загорелось, его баскетболисты в раздевалке тусили. Замок у двери переклинило, Илюха его топором раскурочил. Кто-то сам выбежал, а кого-то он вытаскивал. И последнего не вытащил — задохся. От обоих головешки остались, друг в друга запрессованные.
— Ну и? — уныло спросила Лариса.
— Ну и отгрохали новую школу, на окраине. А из сгоревшей кой-чего к нам в подвал отволокли, мелочевку всякую, инвентарь. Топорик Илюхин где-то там прислоненный.
Колян замолчал, борясь со спазмами в желудке. Под его хаотично торчащими волосами проступал на темени кольцевой шрам.
Соловьиной трелью залился мобильный.
— Да, Марьян. Что? Прерываешься. Повтори.
— Ключница пришла?
— Нет, динамит по-черному.
— Ну и зашибец. У меня тут сделочка наклюнулась, так что обождешь.
Колян обронил что-то наподобие «Ну не болей» и, выписав синусоиду, избавил ее от своего общества. Лариса убрала мобильник в сумку.
