- Весёлый ты сегодня. Обычно хандришь без конца, а тут даже, ну ничего себе, улыбка! С ума сойти можно. Поделишься поводом? - любопытные голубые девичьи глаза упёрлись в юношеские серые. Парень отвёл взгляд, смущённо усмехнулся.
- Да это так, просто сегодня последний день. Думаю, справлюсь.
- Серьёзно? Ты её закончишь?!
- Да, думаю, что за сегодняшний вечер я наконец-то её добью.
- Круто! - девушка откинулась на спинку стула, задрав руки верх и сладко потянувшись. Но потом всё её внимание вновь сосредоточилось на юноше.
- Покажешь ведь потом, да? Да конечно, покажешь, столько пыхтел, из дома не выходил, думали, совсем сбрендил с этой своей... эй, ты чего? - улыбка стёрлась с лица художника, поджав губы, он сцепил руки в замок и положил их на стол. Девушка мысленно дала себе щелбан.
- Эй, ну не обижайся, что ты опять скуксился, я же в хорошем смысле. Мы волновались за тебя, думали, где ты. На звонки не отвечал, в интернет не заходил, на письма...
- Дело не в этом, - напряжённый, парень смотрел куда-то в пустоту, слова звучали тихо, но внятно. Девушка мигом посерьёзнела.
- Тогда в чём?
- Понимаешь, я... - художник будто колебался, - эта картина, она... хорошая. Да что там, по мне, так она прекрасна, просто...
- Просто что? Что-то не так? Ну говори уже, не томи, - собеседница недовольно скривила губы, но взгляд остался серьёзным.
- Просто... страшно, - еле пролепетали губы замершего парня.
- Что-что? - девушка перегнулась через стол, старалась уловить фразу, но юноша покачал головой:
- Неважно, так, что-то накатило, ну ты же меня знаешь, - улыбнулся, немного шире, чем обычно. - Извини, раз я хочу закончить её сегодня, ты не возражаешь, если...
- Ладно, ладно, поняла, муки творчества, - парень незаметно от подруги облегчённо вздохнул.
Дойдя до дверей, девушка остановилась:
- Чтобы завтра, а лучше сегодня позвонил, да, именно сам, именно позвонил и именно мне и пригласил к себе. Хочу первой на нее посмотреть. Обещаешь?
Художник снова сделал попытку улыбнуться, кивнул.
- Ну тогда до скорого, - дверь не успела закрыться, а лицо юноши уже было серым, как грозовая туча.
Щёлкнув замком, он направился в мастерскую, где, закрытое белым полотном, терпеливо ждало его неоконченное дело. Юноша вздохнул и сдёрнул покрывало. От увиденного перехватило дыхание, глаза прощупывали работу, останавливаясь, анализируя каждый мазок, не пропуская ни одной мелочи. На картине была изображена ангел. Фоном служило ярко-голубое, чистое небо, сочетание различных оттенков сплелись таким невероятным образом, что голубая бездна представлялась трёхмерной, если пробовать приглядываться, создавалось ощущение, что ты летишь, грудь наполняло странное чувство, какое бывает, когда вечером, возвращаясь домой, поднимаешь голову вверх и, глядя на небо, забываешь обо всём на свете, поражаясь бездонностью и масштабностью даже такой малой части нашей Вселенной. Художник невольно вытянул руку, на секунду он и вправду подумал, что сейчас пройдёт сквозь полотно, настолько качественно был выполнен фон.
Стояла ангел на облаке, скрывавшем её оголённые ступни. Нарисовано оно было так, что казалось, будто этот туман живой: все завихрения, кусочки были выполнены необычно: будто там гулял ветер и периодически изменял форму облака, иллюзия особенно сильно проявлялась, если рассматривать картину с разных точек.
И апофеоз картины - сам ангел. Ни один язык мира не передаст и малой доли той красоты, что она излучала. На ней была одета белая мантия, открывавшая только кисти рук, ступни и непокрытую голову, художник так поиграл с тенями, что свет шёл от самого одеяния, чистый, даже в тёмной комнате он казался ярким, но глаза не слепил, наоборот, хотелось смотреть ещё и ещё. Ангел стояла прямо, чуть расставив руки в стороны, словно хотела обнять того, кто на неё смотрит, кисти рук ладонями на зрителя были прорисованы безупречно, ни единого пятнышка, ни единого недочёта, тона плавно переходили один в другой. Белые огромные крылья распустились за спиной, они превосходно шли ангелу, не было ощущения неестественности, они казались такими же дополняющими и необходимыми, как руки и ноги, и без них творение выглядело бы калекой. Мягкие, нигде не было чётких очерченных границ, поэтому создавался эффект пуха, хотелось их погладить, погрузись руку в белое мягкое крыло.
И лицо. Самая сложная часть работы. Правильное, симметричное, но достаточно естественное, чтобы не стать мёртвой куклой. Красивые губы были чуть растянуты в мимолётной улыбке: той, что только-только начала зарождаться, ещё не полностью донося какую-то положительную эмоцию, но уже настраивающая на тёплое, светлое состояние. Худые щёки были без румянца, на картине не было даже розовых тонов, аккуратный прямой нос, небольшой открытый лоб, правильный аристократический подбородок. Длинные светлые прямые волосы были, видимо, чем-то перевязаны сзади, аккуратно огибая голову и образуя нужный объём, создавалась очередная иллюзия, будто они переливаются золотыми красками на невидимом солнце, освещавшим всю картину. Ровно очерченный, с явными границами нимб украшал голову, но на нём не делался основной акцент, он был дополнением: как и без крыльев, без нимба ангел смотрелась бы неполноценной и чем-то обделённой.
И наконец, глаза. Сами по себе они были невероятно красивыми: ярко-синими, как две маленькие льдинки, но тёплыми, не жалящими, в них можно было всматриваться целую вечность. Но самое главное - то выражение, с которым ангел смотрела с полотна на зрителя. Казалось, всё тепло нашего мира сосредоточилось в этих глазах. Забота, всепрощение и всепонимание, принятие тебя таким, какой ты есть, со всем твоими недостатками, со всей твой ненавистью, злостью, нежеланием раскрыться, цинизмом, нигилизмом, равнодушием, которые в одночасье при взгляде в эти глаза кажутся тебе глупыми и ненужными. Зачем, зачем что-то ненавидеть, что-то презирать, накрывать свою душу чёрным покрывалом неприступности, огрызаться на что-то, когда вот он - чистый свет льётся из этих глаз, озаряя всю твою душу, убирающий любую тьму, проникнувшую в самые далёкие уголки твоего уставшего сознания. Чудесно. Невероятно. Страшно.
Юноша постепенно приходил в себя. Однако на лице его не было улыбки, в глазах не было облегчения. Он взял со стола кисть и краски. Работа ещё не закончена.
Руки чуть заметно дрожали, когда парень заканчивал все свои приготовления, наконец, художник поднёс кисть к картине, но на полпути остановился, о чём-то размышляя. Что-то его удерживало, закушенная губа, пот, стекающий по вискам, и сильно подрагивающая кисть явно свидетельствовали, что юноше страшно. Он снова перевёл взгляд на картину. Посмотрел ангелу в глаза. На кисточку. Снова в глаза... и начал творить. Лёгкие, еле заметные мазки на лицо. Особое внимание глазам. Ещё, и ещё, и ещё. Но чем красивее, чем живее становился ангел, тем мрачнее, серее был художник. Глаза в глаза, ювелирная работа кистью, ни на секунду не останавливаясь, да он уже и не мог: вдохновение снова захлестнуло его, и будто бы вновь преображённый парень во всю трудился над картиной, он улыбался, но не той улыбкой безумца, а своей: робкой и нежной, так улыбаются матери, глядя на своих детей, учителя, глядя на выпускников, садовник, наконец-то вырастивший на своём пустыре красивейший цветок - та забота, самая чистая и искренняя, на которую способны люди.
Юноша отошёл от картины, всмотрелся в неё и, улыбаясь, отложил краски и кисть. Если раньше ангел был совершенством на холсте, то теперь он фактически стал живым. Не исчезало ощущение, что вот-вот, прямо сейчас она сойдёт с картины и примет зрителя в свои объятья, подарив долгожданный покой и осознание той самой Истины, до которой все так долго шли, но ни один не добрался по-настоящему. Невольно выступили слезы, которые тут же высохли. Юноша сел на кресло. Улыбка медленно сходила с его губ, уступая место ничего не значащему выражению лица. Чуть сдвинув голову направо, он сидел, положив расслабленные руки на колени. И смотрел невидящим взором на картину, на своё творение.
Вот труд всей его недолгой жизни. Всё то, что было у него на душе, всё перешло на холст. А осталось... Юноша посмотрел на свои ладони, почему-то блеск в глазах погас. Не было робкой улыбки, не было хандры, не было волнения или удовлетворённости. Не было ничего, что могло хоть как-то отразить состояние художника. Поднявшись, он просто подошёл к телефону, набрал номер и тихим бесцветным голосом произнёс:
- Я её закончил.
Затем, не обращая внимания на голос с той стороны провода, положил трубку, подошёл к окну и раскрыл его. Не было больше художника. Не было человека. Душа и свет - всё перешло на холст, а то, что осталось, резко перекинулось и камнем полетело вниз.
