- Оказывается, чтобы поверить в окружающую действительность, ее не только надо увидеть своими глазами, - Орловский глотнул чаю. – Нужно стать ее частью, пропустить реальность через самого себя.
- Вы, право, как философ…
Алексей Владимирович посмотрел на Павла. Теперь в его взгляде уже не было удивления или растерянности. Не было даже подавленности. Лишь какая- то мрачная сосредоточенность.
Настал черед удивляться Павлу.
- Расскажите мне, Павел.
- О чем?
- Обо всем.
Рассказ Павла затянулся далеко за полночь. Наверное, он еще ни разу в жизни не говорил так долго о самых простых вещах – о метро. О том, как жили люди, пытаясь из обломков прошлого построить подобие нормальной жизни. Звучало это странно – нормальная жизнь в ненормальном мире.
Он говорил что знал – о метро в целом, об известных ему независимых станциях, о крупных содружествах вроде Ганзы и Красной линии.
Рассказал, что знал, и о заброшенных станциях, куда, кроме безумно отважных сталкеров, никто соваться не смел.
О мутантах и прочей расплодившейся от радиоактивного заражения «нежити» в тоннелях, лежавших слишком близко к поверхности.
О деградировавших людях, которые, полностью утратив остатки человечности, поддались очнувшимся в подсознании животным инстинктам, превратились в ужасное подобие полузверей.
Упомянул и о бушевавшей несколько лет назад эпидемии чумы, взявшейся неизвестно откуда и выкосившей ни одну сотню людей. Лишь кардинальными мерами – подрывом тоннелей - удалось остановить ее распространение. Что сейчас творилось на изолированных таким образом станциях – Авиамоторной, Римской, Площадь Ильича – не знал никто. Даже сталкеры никогда не посещали их, не приближаясь даже к входам на поверхности.
Рассказал Павел и о самом Полисе, о его необычной социальной структуре с делением на касты. О том, что здесь «собирают и хранят то, что в других местах кидают под ноги» Павел говорил с гордостью, искренне считая, что пока люди еще способны ценить интеллектуальное наследие прошлого, у них всегда остается шанс улучшить собственное настоящее.
Алексей Владимирович слушал не перебивая. Так, наверное, выслушивают откровение – молча, сосредоточенно, глядя в глаза собеседнику. В его взгляде уже не было непонимания или прежнего удивления, будто за этот короткий промежуток времени он и правда сумел принять окружающую действительность, пропустить ее через собственное сознание как нечто само собой разумеющееся.
Сказал Павел и о Москве – вернее, о том, что осталось там, на поверхности.
Через несколько дней, после того, как опустился гермозатвор, несколько смельчаков рискнули выбраться на поверхность через вентиляционную шахту.
Они не вернулись.
Тоже самое случилось и со следующей группой.
Из третьей вернулся только один. Он умер через несколько минут, сумев сказать только два слова: «Там – смерть».
Смотреть на него было страшно – лицо, вспухшее от радиационных ожогов, утратило все человеческие черты. Его похоронили, замуровав наглухо в какой-то подсобке в глубине тоннеля – дозиметр рядом с телом заполошно трещал, выдавая чудовищный радиоактивный фон.
Сам Павел наверху был лишь один раз, уже по прошествии пары лет после того дня. Сейчас он уже не мог точно сказать, что заставило его выйти в разрушенный ядерным ураганом город. Какой-то внутренний позыв, смутное, но непреодолимое желание толкало за гермоворота, будто какая-то часть упрямого сознания требовала визуального подтверждения случившегося.
Этой прогулки ему хватило с лихвой. Первое, что он увидел, поднявшись в вестибюль по замершему и заваленному мусором эскалатору – это людей. Вернее, то, что от них осталось.
Он помнил, как стоял в оцепенении несколько минут, не в силах отвести взгляда от страшного зрелища.
Это были те, кто не успел. Он прекрасно помнил, как с гудением и лязгом сомкнулись многотонные створки гермоворот, когда невидимый таймер отсчитал тринадцать минут отведенного времени.
Как раздавались приглушенные полуметровой броней ворот стуки. Они продолжались несколько дней. Как потом узнал Павел, автоматика гермозатвора блокировала ручной привод сразу после закрытия – такая своеобразная страховка от дураков. Блокировка снялась через несколько недель, когда бушевавшие на поверхности пожары и чудовищная радиация уже пошли на спад.
Сейчас он видел их. Тех, кто не успел. Пустые глазницы черепов, выбеленные временем и хищниками, смотрели немым укором расплескавшейся в них темноты, полуоткрытые рты скалились ужасной улыбкой.
Они будто неслышно говорили: «Пришел проведать нас?»
Их были десятки – лежавшие вповалку друг на друге, белесые кости в истлевшей одежде, присыпанные мусором, обломками веток и вездесущей пылью.
Слезы вдруг самопроизвольно хлынули из глаз – настолько навалившаяся душевная горечь стала невыносимой. Павел инстинктивно пытался их смахнуть, но рука лишь натыкалась на резиновую маску противогаза.
А на стене, некогда выкрашенной в темно-синий цвет, просматривалась нацарапанная чем-то острым надпись: «Будьте вы прокляты!».
Три слова – впитавшие в себя всю боль, отчаяние и ужас несчастных. Даже прошедшие десятилетия не смогли стереть эту во всех смыслах последнюю фразу. Казалось, даже всепроникающая пыль не ложилась на нее, будто боялась этих простых, криво нанесенных букв…
Каково это было - медленно умирать от радиационных ожогов, опоздав на несколько минут…
Только одна эта мысль разрывала сознание. Павел никогда не знал никого из них; такую картину можно было наблюдать в вестибюле каждой станции, но… Он чувствовал вину перед ними. Вину за то, что сейчас жив.
Многостворчатые двери вестибюля были открыты настежь.
Осторожно ступая между останков по хрусткому крошеву битого стекла, Шорохов замер на пороге, не решаясь выйти наружу.
Города он не увидел. На улице плескалась ночь, но темнота показалась Павлу какой-то особенной – чужой, густой и словно бы живой. Физически ощутимой – иссиня-черная тушь залила весь окружающий мир. И ни единого огонька вокруг. И еще ветер. Он слышал его через противогаз и капюшон защитного костюма – тоскливый атональный мотив. Ветер теперь был полновластным хозяином в радиоактивных руинах мегаполиса.
И еще он увидел снег. Крупные снежинки кружились в луче фонаря. Павел протянул руку и поймал на затянутую в защитную перчатку ладонь крупную снежинку. Ему все это тогда казалось затянувшимся кошмаром – внутренний голос, забившись в укромные уголки сознания, отказывался воспринимать очевидное.
Август. Снежинка с голубым отливом на ладони. Ядерная зима.
Павел не помнил, сколько он простоял вот так, разглядывая удивительный голубой снег. Лишь настойчивое потрескивание дозиметра вывело его из состояния ступора. Он повернулся и зашагал обратно – в темные туннели метро. Москва теперь была там, под землей. А ветер по– прежнему пел ему в спину свою странную атональную песню…
Когда Павел закончил свой рассказ, была уже глубокая ночь. Жители Боровицкой, как и все остальные обитатели «подземной Москвы», придерживались двадцатичетырехчасовых суток.
На платформе царил густой сумрак, создаваемый двумя светильниками дежурного освещения в южной и северной стороне станции. Людской гомон утих, сменившись вязкой тишиной, разгоняемый лишь приглушенным надсадным гулом изношенной вентиляционной системы.
Шорохов посмотрел на Орловского. Последний не произнес ни слова во время его рассказа; молчал он и сейчас, снова неотрывно глядя на тусклый огонек карбидки.
«Да, задуматься есть о чем», - сказал про себя Павел. Откровенно говоря, он даже не мог предположить, как бы повел себя сам, окажись на его месте.
- Двадцать лет – это огромный срок, - наконец сказал Алексей Владимирович. – И вы все-таки выжили. Это достойно уважения.
Он взглянул на Павла. Во взгляде Орловского не было растерянности или пустоты - всего того, что должно было быть в его ситуации. Лишь твердость и уверенность, будто он уже принял какое-то решение.
… Когда Павел проснулся, место Орловского было пустым. Станция уже гудела разбуженным муравейником начавшегося рабочего дня. Обычно после дежурства на блокпосту, Павел отправлялся в распоряжение коменданта станции, но вчера он успел шепнуть Георгичу, чтобы тот не беспокоил его без особой надобности. Симагин, состроив недовольную гримасу, поворчал для порядка, назвав Павла «ленивым страусом», но все же согласился.
Плеснув в лицо воды из котелка, Шорохов пригладил пятерней шевелюру и вышел на платформу.
Станция была ярко освещена.
Народу было немного – в основном гости Полиса, торговцы или просто следующие транзитом через Боровицкую люди, заночевавшие здесь и сейчас отправляющиеся дальше. В нескольких арочных проходах торговый люд разложил товар - торговля уже начала завязываться, судя по звякающим патронам в объемистом кошеле на поясе ближайшего торговца.
Шорохов поискал глазами своего гостя. Фигуру Орловского он обнаружил сразу – стильная рубашка и брюки, еще сохранившие лоск цивилизации, резко диссонировали со старой, изношенной одеждой местных жителей.
Алексей Владимирович стоял около одного из торговцев, вокруг которого уже собралась приличная толпа. Сам торговец – невысокий лысый человек в затертой до невозможности кожаной куртке, был знаком Павлу. Он торговал в Полисе давно, имел постоянный пропуск на станцию и чувствовал себя здесь совершенно свободно, и даже имел постоянных клиентов.
На этот раз он выставил на продажу двухмесячных щенков. Трое упитанных бутузов – потомки московской дворовой породы – никак не хотели сидеть в картонной коробке, куда их запихал хозяин, и выражали свое недовольство задорным тявканьем. Собравшиеся с улыбкой смотрели на щенячью возню; кто-то даже сунул им кусочек какого-то лакомства, отчего собачки принялись возиться с утроенным рвением, вызвав в толпе одобрительный гул.
Сын торговца, мальчик лет двенадцати, в великоватом для него камуфляже, еще больше завел собравшихся, надев на шею одному из щенков веревку с нанизанной на нее дюжиной пластиковых кредитных карт.
Кусочки пластика, на удивление, еще сохранили на своей поверхности золотое тиснение давно канувших в Лету всемогущих финансовых организаций, и сейчас отсвечивали в ярком свете электроламп желтоватым блеском. Увидев новую игрушку, собачье семейство залилось звонким лаем, тут же организовав борьбу за обладание ею.
- Доброе утро, Алексей Владимирович, - сказал Павел.
- Доброе, - Орловский улыбнулся. – Знаете, я вот смотрю и думаю – как все относительно. Переоценка ценностей. Собственно, по- другому и быть не может…
Он кивнул в сторону возившихся щенков.
- Когда-то за любую из этих кредиток могли запросто убить. Это был показатель достатка и роскоши, а сейчас… Просто собачья игрушка. Игрушка с несколькими тысячами долларов. Да и сами доллары теперь дешевле туалетной бумаги…
- С этим сложно спорить. Здесь, - Павел повел рукой - свои приоритеты. И достаточно необычные, поверьте. Я вижу, вам не спалось, Алексей Владимирович?
- Точно так. Вы вчера мне столько рассказали, Павел… Для сумасшествия хватило бы с лихвой. Я все лежал и думал… Забылся только под утро.
Они вернулись в каморку Шорохова. Организовав нехитрый завтрак, Павел с удивлением заметил перемены в своем госте – Орловский попробовал грибного салата и даже отхлебнул чаю с таким видом, словно бы пил его всегда.
- Вчера я был настолько ошарашен вашим рассказом, Павел, что совсем ничего не сказал о себе. Собственно, и не только рассказом… - Орловский невесело усмехнулся.
Помолчав пару мгновений, он продолжил.
- Ну, как звать-величать меня вы знаете. Собственно, и рассказывать то нечего. Родился и вырос в столице, работал в одном из институтов, преподавал теоретическую механику.
- Вы ученый? – Павел отхлебнул чаю.
- Я профессор физико-технических наук, хотя сам себя ученым не считаю. Знаете, как-то не тот склад ума…
Павел удивленно приподнял брови.
- Здорово! Профессорская степень – и не тот склад ума? Да вам здесь, Алексей Владимирович, самое место, скажу я вам. Вот уж точно – пути Господни неисповедимы. Надо же было вам объявиться именно здесь, а не, скажем, на Красной линии…
Орловский развел руками.
- Нет во мне той консервативности, которая неизменно присутствует в любом ученом. Поклонение, так сказать, научным догмам. Ну да ладно. Как я уже сказал, жил, работал, ни чем не думал. Семья как у всех, дочь взрослая. Я тогда там, в тоннеле, сказал вам не совсем правду, Павел. Я ехал не на работу. Дочь собралась замуж, предсвадебные хлопоты, знаете ли… Вот я и поехал узнать на счет аренды кафе на торжество. Вот и приехал…
Профессор горько усмехнулся, отхлебнул чаю и продолжил.
- Когда вы мне вчера все рассказали, я думал до самого утра. Мысли разные были, но я все-таки сумел заставить себя размышлять рационально, по делу. Эмоции сейчас плохие советчики. Как я уже сказал вам вчера вечером, ждать окончания кошмара я не буду. Кошмар и есть теперь наша реальность и я принял ее таковой ни смотря ни на что. Во всем есть причина, Павел. И в моем появлении здесь тоже. И я хотел бы ее найти.
- И что вы предлагаете делать? – Павел внимательно посмотрел на профессора. Этот человек поразил его какой-то внутренней собранностью и решимостью, не свойственной работнику умственной сферы.
- Я так думаю, нужно вернуться на Полянку. Там все началось, там и искать ответы.
- Полянка заброшена, профессор. Давным – давно. Точнее сказать, всегда. Насколько я помню, там никто никогда не жил. Это станция… как бы сказать…нехорошая.
- Нехорошая?
- Ну да. Это такое… обиходное название, - Шорохов замялся, не зная как связать воедино и рассказать ту массу слухов, что водилась в метро. – Многое что судачат про Полянку. Вроде как проклятая она.
- Вы это серьезно? – удивился Орловский.
Павел вздохнул.
- Да кто его знает! Никто ничего толком не видел, но небылицы растут как на дрожжах. В основном торговцы травят эти байки, дабы народ привлечь. Некоторые уже такими мастерами стали, прям ораторы средневековые.
- Все-таки расскажите, Павел. Я так считаю, дыма без огня не бывает…
Шорохов слегка пожал плечами.
- Не жил там никто и никогда. Вроде бы станция как станция, сухая, достаточно глубокого залегания, фон там не более нашего. Дальше перегон до Добрынинской – если помните это на Кольцевой линии, территория Ганзы уже. Сама станция то вроде бы удачно расположена, не на отшибе, но вот на тебе – сторонятся ее, будто чумную. Кстати сказать, даже когда эпидемия чумы в метро разразилась, народ стал бежать куда угодно, еще более разнося заразу, но на Полянку так никто и не сунулся – настолько в людях сейчас крепки суеверия.
- Но ведь кто-то там был? Слухи ведь не могут возникнуть на пустом месте.
- Конечно, был. Сталкеры в основном. Хотя они народ еще более суеверный, чем другие – род деятельности влияет на восприятие, я бы так сказал. По тоннелям туда никто не суется, в основном с поверхности, да и то, если что-то не сложилось и надо срочно вернуться под землю. Гермоворота на Полянке закрыты, иначе бы пришлось бы подрывать тоннель – оттуда ведь прямая дорога что до нас, что до Ганзы – Кольцевой. Так вот, проникают с поверхности через вентиляционную шахту, известно даже какую - ВШ-25. Слышал я, одного сталкера, вроде как с Ганзы, сильно потрепали твари на поверхности. Еле отбился, защитный костюм порван, патроны на исходе, ну он и нырнул в шахту – лишь бы укрыться. Выбрался на Полянку, а там тьма, ни огонька. Ну, он и решил передохнуть пару минут на платформе, благо фонарь светил еще. Кое-как раны перевязал, костюм рваный скинул, осмотрелся. Станция заброшенная, сколько их таких – хлам кругом, пыль, грязь. Но тишина там как живая будто. Словно смотрит она на гостя и понемногу в сознание проникает. А потом начинает картинки показывать прямо в мозгу – словно прочитав твое прошлое, будущее открывает. Ну, сталкер силы собрал и рванул оттуда. А ему в ответ голос – мол, не ходи наверх больше, без головы останешься. Не поверил, думал, что от потери крови и лишних «рентгенов» чего только не привидится. Добрался до Ганзы, вроде как оклемался, поправился. Историю эту рассказал своим товарищам-сталкерам, вместе посмеялись – мол, какие только глюки порой не схватишь! А в следующий выход на поверхность едва шаг успел ступить из павильона метро – ему горгулья прямо на лету голову когтями снесла.
- Горгулья?
- Ну, это яркий представитель мутировавшей фауны. Вроде как это потомки летучих мышей, больше смахивающих на доисторических птеродактилей.
Павел налил обоим еще чаю.
- А вот кое-кто видел станцию другой. Не помню уже, кто. Вроде как решил человек путь срезать, свернул из тоннеля в какой- то технический коридор, потом еще в один, ну и заплутал. Бродил непонятно где неизвестно сколько, потом глядит – свет впереди. Пошел на него и выскочил на станцию. Еле живой от усталости и голода. Смотрит – а станция странная какая-то. Вся блестит и сверкает, кругом ни пылинки. Все новое. Светильники сияют, на часах время светится. Указатели подсвеченные, а на них красным – «Полянка». Подумал, что от истощения глюки начались. Потом слышит, поезд прибывает. Смотрит - и правда – к платформе метропоезд подъехал. Такой же весь сверкающий, новый. И пустой. Понял бедолага, что уже совсем умом тронулся. А в голове вдруг голос зазвучал – садись в поезд, он отвезет тебя туда, где ты всегда мечтал быть. Ну, человек и спрашивает вслух - терять то вроде как уже нечего: «Как же такое бывает?». А голос ему – это поезд по временам, он отвезет тебя туда, где метро – лишь средство для перемещения людей, а не гробница для оставшегося человечества. Не сел он в поезд – толи сил не было, толи испугался. Как вышел на Добрынинскую - толком не помнит. Мне эту историю торговец с Ганзы рассказал. Парень совсем на голову больной стал – все про поезд этот рассказывал. А потом сгинул. Видели, как он опять в сторону Полянки отправился…
Профессор сидел в глубокой задумчивости, словно и не замечая собеседника.
- Да мало ли какие бредни еще напридумывают. Всего и не упомнишь,- Павел сделал глоток чая.
- Знаете, Павел, я тут вспомнил случай, - Орловский наконец всплыл из пучин задумчивости.- Я думаю, тот бедолага вовсе не спятил.
- То есть?
- С ним случилось тоже самое, что и со мной. Только в обратном порядке.
Теперь настал черед удивляться Шорохову.
- Это было года за полтора до того, как… со мной случилась эта оказия. В метро появился странный человек. Без документов, одетый в старье, грязный, но с пистолетом и ножом. Милиция тут же скрутила его. Он все твердил про ядерную войну, про метро, как последнее убежище выживших…
- И что с ним стало?
Профессор усмехнулся.
- У таких людей всегда один удел – принудительное лечение в психушке. Но, я думаю, и это для него благо. Если вспомнить в каком более ужасном кошмаре он жил…
Павел покачал головой – сказанное просто не укладывалось в сознании. Однако уже где-то в глубине души зародилась безумная мысль – вот она, призрачная возможность вырваться из замкнутого круга затянувшегося постъядерного кошмара.
- Видите, Павел, и от слухов бывает толк. Если все правильно сопоставить и попытаться найти зерно истины.
- Значит, вы решили идти на Полянку, профессор? – нарушил затянувшуюся паузу Павел.
Этот человек, взявшийся в прямом смысле ниоткуда, вдруг пробудил в его душе дремавшую искру – не просто надеяться, но искать, бороться. Пусть даже в самое несбыточное. И тогда оно в самый неожиданный момент вдруг превратиться в реальность.
- Именно, - в голосе Орловского звучала твердость.- Понимаете, Павел, я человек другого времени. Во всех смыслах этого слова. Это не мой мир. Конечно, можно смириться и остаться здесь и жить как все. Но… Как бы вам это объяснить?
Он потер руками лицо, собираясь с мыслями, затем скомкал снятый ранее галстук и засунул его в карман, словно бы этот атрибут одежды мешал ему.
- Вы все – дети этого мира. Вы пережили то, что не переживал ни один человек на земле – я имею в виду там, в моем времени. И вы переродились – внутренне, научились ценить по достоинству то, на что просто плевали тогда, до того как… И для этого нужно было случиться самому ужасному – ядерному безумию. Такова уж сущность человека – сначала он в исступлении разрушает все созданное, а потом по крупицам воссоздает, жалея о содеянном. Как там говорили? Что имеем – не храним, а потерявши плачем. Но вы – я имею в виду всех выживших в метро – насколько я могу судить, не плачете. Нет, вы выжили и живете. И по своему радуетесь. Вы сильные – выжить в ядерном апокалипсисе, сохранить искру разума, человеческие качества – это ведь почти невозможно. И тем не менее… Простите, Павел, сумбур какой-то… Все, что наболело на душе…
- Алексей Владимирович, а что вы планируете делать на Полянке?
- Толком еще не знаю,- Орловский пожал плечами. – По крайней мере, нужно исследовать станцию - осмотреться, понаблюдать. Должны же быть какие- то внешние признаки всего того… что там творится.
Павлу вдруг как-то стало не по себе только от одной мысли, что придется задержаться на проклятой всеми станции. До ощутимого озноба на спине.
- А если ничего не получится? – он испытующе посмотрел на профессора.
- А что, собственно, должно получиться, Павел? – Орловский спокойно выдержал его взгляд. – Прежде, чем что-то предпринимать, нужно хотя бы узнать, с чем мы имеем дело.
- Все несколько сложнее, Алексей Владимирович. Полянка хоть она вот, рядом, но перегон на нее считается заброшенным и неиспользуемым. Там творится невесть что. Порой лезут такие твари, что и вспоминать страшно. Для того там и держат блокпост, на котором мы с вами встретились. Все путешествующие делают крюк, обходя ее, или используют межлинейники, чтобы срезать путь, но это только те, у которых хватает средств нанять опытного проводника.
Павел помолчал.
- Вы здесь только сутки, профессор, и, поверьте мне, я рассказал вам только малую часть об этом безумном мире…
- Есть какие-то предложения, Павел? – Орловский пристально посмотрел на собеседника.
- Я пойду с вами, профессор, - не раздумывая, ответил Павел. – Потому что врят ли вы найдете попутчика в этом путешествии.
- Даже и не знаю что сказать, Павел…- Орловский вроде как даже смутился.
- А ничего не надо говорить, Алексей Владимирович. Раз уж так вышло, что вы… осчастливили меня своим появлением здесь, то, я думаю, в этом есть какой-то тайный смысл. Так что дальше пойдем вместе.
Павел помолчал и продолжил.
- И, я думаю, откладывать это не стоит. Завтра утром вас устроит, профессор?
- Более чем, - Орловский кивнул. – Хотя вы вовсе не обязаны это делать…
- Перестаньте, профессор, - Шорохов махнул рукой. - Знаете, ведь вы все правильно сказали – живем на обломках былого мира, и даже умеем радоваться…
Он усмехнулся.
- Только радость эта сквозь слезы. Мы как крысы – зарылись под землю и устроили возню за кусок пищи и глоток незараженного воздуха. Это ли жизнь? Это прозябание. Мы как бледные тени прежней жизни – прекрасно осознаем, что она безвозвратно ушла, но упрямо пытаемся создать нечто подобное. А все почему? Люди боятся задумываться над своей жизнью – это страшно, потому что смысла нет. И так же страшно вспоминать ту жизнь, прошлую. Потому что тогда накатывает такая тоска, что становиться еще хуже. А вот мне не страшно, верите, Алексей Владимирович? Я и живу этими воспоминаниями, потому что они единственное, что осталось у меня стоящее. И они же дают моральные силы. Не знаю почему. И еще книги.
Павел кивнул на стоявшие на полках потрепанные тома.
- Ухожу, так сказать, в мир грез. Это в любом случае лучше, чем топить свой разум в алкоголе местного производства. Ужасная вещь, кстати… А тут вы появляетесь… Словно грезы эти ожили. Даже слов нет, профессор…. Но это так – лирическое отступление. Так что можете на меня рассчитывать, профессор.
- Я вот что, думаю, Павел. Я смогу быть вам полезен и кое в чем другом…
- То есть? – Шорохов удивленно приподнял брови.
- Скажите, а где вы берете оружие, патроны… вещи там всякие разные? Те же противогазы? – Орловский пристально взглянул на него.
Павел пожал плечами.
- Да я говорил уже – в основном с поверхности. Сталкеры отыскивают оставшиеся невредимыми склады, в основном в глубоких подвалах. Радиационный фон в таком случае небольшой, как умеем, проводим дезактивацию. Большой удачей считается найти законсервированный армейский склад – там вообще все в идеале, строили на совесть и на десятилетия. С оружием напряженка стала, ничего ведь вечно служить не может. Но нашлись умельцы – ремонтируют, и не плохо. Даже гильзы стреляные перезаряжают. Ну, а по поводу пищи – сами видите. Свиньи в метро прижились прекрасно, а грибы тем более. А вы, собственно, к чему спрашиваете, Алексей Владимирович?
- Да к тому, Павел, что за всем этим вовсе не надо лазать на поверхность.
- Умеете вы ошарашить, профессор… - Шорохов непонимающе уставился на собеседника. – Может, поясните?
- Я не знаю, Павел, вы, может быть, считаете меня книжным червем, всю жизнь корпевшим над бумагами в лаборатории, но это не так. Я ведь и в армии отслужил в свое время. Правда, это было в далеком семидесятом году – бездну времени назад…
- И в каком вы звании?
- Старшина. Служил в инженерных войсках. Я тогда только закончил университет, сразу и призвали. Мне повезло – в Москве же и служить оставили. Высшее образование роль сыграло. Я, собственно, что хочу сказать, Павел. Как раз в то время расширять метро решили, и при том ударными темпами. Ну, решение партии в жизнь воплощать только так могли, тогда это в порядке вещей было. А где взять дармовую рабочую силу? Конечно, в армии, Вот и откомандировали наш батальон в распоряжение спецстроя. Особисты проверяли всю подноготную, шутка ли - стратегический объект. Вот и отобрали нас человек десять – в основном все такие же, как я, бывшие студенты, по двадцать с лишним лет. Подписку о неразглашении взяли с нас. Помню, майор-особист сказал тогда: «То, что здесь увидите и узнаете должно умереть вместе с вами. И что бы ни слова - ни жене, ни любовнице тем более. Иначе вообще пожалеете, что родились на свет». Так вот, Павел, то, что вы разыскиваете на поверхности, лежит у вас под носом.
Шорохов уставился на профессора с еще более непонимающим видом.
Тот усмехнулся.
- Здесь, в метро, именно на такой случай, как сейчас, заранее были сделаны так называемые закладки – скрытые склады материальных средств, самых разных. Склады эти были профильные – вещевое имущество, продовольствие длительного хранения, имущество химзащиты – много чего, всего и не упомнишь. Вы же сами понимаете, метро строилось как самое большое противоатомное убежище, и иметь в нем запасы на, так сказать, особый период было просто необходимо. Именно этим я тогда здесь и занимался. Все было – проще некуда. Места для таких закладок всегда выбирались в технических коридорах – туда кроме обслуживающего персонала метро никому хода нет. Это и гарантировало большую вероятность того, что склад случайно не обнаружат. Обыкновенное помещение, стены покрывались бетоном в полметра толщиной с прослойкой из листового свинца – антирадиационное покрытие. Штабелями ставились ящики, все в герметичной укупорке. И все. Вход закладывался кирпичом, потом штукатурилось точно под цвет окружающих стен. Если не знать где, то и подойдя вплотную не отличить. Поэтому и неудивительно, что по прошествии двадцати лет никто так и не смог обнаружить этих «подарков из прошлого». Вот так вот…
Шорохов был на столько сбит с толку сказанным, что не смог вымолвить и слова.
- И… вы знаете где? – Павел с трудом выдавил из себя фразу. Голос оказался предательски хриплым.
Информация, которую только что выдал профессор, была не просто удивительной – ей просто не было цены. То, что доставляли с поверхности – с огромным трудом, риском для жизни, порой теряя людей, попорченное временем и радиацией и порой уже совсем не пригодное – лежало здесь, в прямом смысле у них под носом! И никто даже не удосужился задуматься – если метро есть противоатомное убежище, то каким образом будут существовать укрывшиеся в нем люди?! Павла даже прошибла холодная испарина – во истину, если хочешь хорошо спрятать вещь, положи ее на самое видное место. Ну, или спрячь под носом у ищущих… Он даже слегка испугался – за обладание такой информацией любая из обитаемых станций пойдет на что угодно. А если взять ту же Ганзу или Красную линию – да они и войну развяжут и вырежут всех только ради того, чтобы заполучить профессора целым и невредимым…
Шорохов потер лоб – весь его вид выдавал обескураженность. Мысли, казалось, распирали голову изнутри.
- Ну, не все конечно, Павел, - Орловский слегка пожал плечами.- Но одну из них смогу показать. Думаю, там будет много полезного для вас…
Павел фыркнул.
- Полезного?! Вы даже не представляете, что только что рассказали профессор! Считайте, что вы меня не просто ошарашили – уложили наповал!
Павел встал и прошелся по тесной каморке.
- Даже слов не хватает, Алексей Владимирович. Об одном попрошу – ни слова больше. Теперь я буду даже опасаться за вашу жизнь.
- Все так серьезно?
- Более чем, профессор. Я же говорил – вы еще слишком мало знаете о здешних нравах. И найдется уйма людей, которые за право обладать информацией, которой обладаете вы, не остановятся ни перед чем.
- Вот уж не думал, - Орловский искренне рассмеялся. – Видимо, прав был особист, говоря те слова…
- Да уж, такие люди редко говорят попусту. Интересное путешествие у нас с вами получится, Алексей Владимирович…
В тот момент, беседуя со своим гостем в тесной, ставшей уже привычной, каморке, Павел и подумать не мог, что, уйдя из нее следующим утром, он уже не вернется сюда.
Никогда.
