Да простит читатель мне эти вольности, но у этих «голосов богов» есть и более возвышенные аналоги, касающиеся тайны творчества. Ведь выдающиеся композиторы иногда слышат свою музыку, а поэты – стихи. Анализируя язык одного из крупнейших протестантских богословов ХХ века Пауля Тиллиха, М. Сиверцев обращает внимание на то, что для него «характерно стремление (скорее всего бессознательное) выбирать пассивные, "медитативные" структуры религиозного языка, как наиболее ёмкие и адекватные прояснениям абсолютной системы ценностных координат культуры». Эти особенности языка П. Тиллиха М. Сиверцев рассматривает в связи с «неоднократно обсуждавшимся в последнее время фактом доминирования в языках религиозных культур пассивных оборотов. (Иногда активные конструкции отсутствуют вообще, что является показателем предельной сакрализации языка – и сознания, постоянно ощущающего себя объектом божественного влияния [Иванов Вяч.Вс.])» (там же, курсив мой. – Ю.К.). Ссылаясь на работу Вяч.Вс. Иванова, о которой речь шла выше, М. Сиверцев в одном контексте рассматривает и вторжение в жизнь эллинов их языческих богов, и творчество выдающегося протестантского богослова ХХ века... Можно, конечно, вышеописанное воспринимать как переосмысление своих галлюцинаций очень впечатлительными, но талантливыми людьми: как известно, гений и болезнь идут рука об руку. Какая в конце концов разница, каким именно образом было получено то или иное знание, главное – результат!..
Но иконы-то мироточат... По некоторым данным, икона Монреальской Иверской Божией Матери за 15 лет мироточения источила более 10 кг мира...
Иными словами, в эмпирии жизненного мира людей есть всё, но наука подходит к нему исходя из некоторых базисных различений, отдавая предпочтение одному и игнорируя другое. В эмпирических полях отдельных научных дисциплин, в том числе реаниматологии, есть фрагменты, которым может быть придан, а может и не быть придан статус самостоятельного явления. Потусторонние видения людей, переживших состояния, близкие к смерти, известны испокон веков, но...
Сходная ситуация, как мне кажется, наблюдается в эмпирическом поле современной психиатрии. Известные российские психиатры Т.А. Доброхотова и Н.Н. Брагина отмечают, что 5...7% их пациентов-левшей проявляют, с одной стороны, поразительные творческие, а с другой стороны – экстрасенсорные способности. Эти исследователи подчёркивают, что в современных пособиях по психиатрии подобные феномены не описаны, не классифицированы, не исследованы как заслуживающие специального внимания. Исследователи также полагают, что 5...7% – это заниженная оценка, т.к. обычно пациенты не рассказывают врачам о своём опыте такого рода.
В теоретико-концептуальном, методологическом плане аналогичная познавательная ситуация имела место в исследовании нелинейных уравнений. В своё время потребовались специальные усилия математиков и физиков-теоретиков, для того чтобы в поведении нелинейных систем вблизи точек неустойчивости преодолеть хаос неустойчивых траекторий и добраться до знаменитых ныне аттракторов. Исследователи коллективного поведения, в частности политического, рассматривают архетипы коллективного бессознательного как своего рода аттракторы социальных систем.
Вместо заключения
В заключение упомяну еще один момент. Ведь о чём идет речь: о проблеме происхождения знания в связи с процессом ассимиляции современной наукой древних знаний. Но что при этом рассматривается как источник для научного анализа, что является носителем этого древнего знания? Мифы. Каков статус мифа в современных исследованиях, разве это не выдумки, суеверия и фантазии слишком впечатлительных и слишком мало знавших Природу древних людей?
Многоплановый современный анализ мифов, например древнегреческих, детальное сравнение рациональности мифа и науки, обсуждение актуальности мифического для христианства и современной жизни (мифическое в конституции Германии и в истории живописи ХХ века) можно найти в книге философа науки Курта Хюбнера. С его точки зрения, в настоящее время миф рассматривается как не менее рациональное и обоснованное, чем научное, но существенно отличающееся от него видение мира. Иначе, в частности, невозможно понять, каким образом люди мифа смогли совершить неолитическую революцию, т.е. научиться добывать огонь, доить коров, выращивать пшеницу, ездить на лошадях, обжигать горшки, плавить железо и ковать из него мечи и орала. Однако проблема происхождения этого знания и его развития, разумеется, остаётся тайной как для людей мифа, так и для современных исследователей. Люди мифа считали, что знание им даровали боги или, в современной терминологии, нуминозные существа. Опыт восприятия нуминозного, как вместе с Э. Кассирером полагает К. Хюбнер, доступен поэтам. Исходя из различия в отношениях между субъектом и объектом, характерных для этих двух видений мира, в качестве альтернативы научному видению мира в целом Хюбнер предлагает творчество Гёльдерлина. Его поэтический стиль имеет много общего с теми особенностями языка архаичного искусства, на которые обращал внимание П. Фейерабенд как на характеристики архаичного видения мира.
Итак, «сухой остаток» второго момента, на который я хотел обратить внимание в связи с процессом ассимиляции наукой древних знаний, состоит в том, что происхождение знания остается тайной, но, обращаясь с этим вопросом к мифу и признавая за ним право на истину, исследователи всё более пристально всматриваются в его структуру. Ведь, в отличие от науки, субъект мифа не отделён от его объекта, а между материальным и идеальным в мифе нет той пропасти, которая есть в науке. Практическая эффективность древнекитайской медицины, о которой шла речь выше, в этих исследованиях дополняется теоретическими, методологическими исследованиями структуры мифа.
