Первый день
Нандо ожидал, что Проклятые прыгнут на него из-за первого же дерева, но этого не произошло. У домов участникам предстояло расстаться, но пока что их путь пролегал по одной дороге. Дрион и северянин отошли на приличное расстояние от остальных, но женщина и гном шли почти вровень с Нандо. Абер скосился на полурослика с любопытством, но не с презрением. Возможно, даже с какой-то симпатией.
-Что привело беораннина на столь опасную тропу? – поинтересовался он, доставая из-за пояса трубку и с сожалением убирая ее обратно – огниво с кремнем забрали, как и табак.
-То же, что и всех, наверное, - произнес Нандо, - Баснословное богатство…
-…Которое иссякнет в первом же трактире, - шутливо закончил гном и весело рассмеялся. Дрион, идущий по левой стороне, озадаченно взглянул на него, - Должна же быть другая причина, по крайней мере, для вас, беоранн. Вы равнодушны к звону злата, если меня не подводит память.
-Вы правы. Но сейчас оно необходимо мне, - уклончиво ответил полурослик.
-Ну, как скажете, сударь. А вы, лир Далсэя?
-Со мной все в порядке, - негромко пробормотала женщина, и гном с полуросликом многозначительно переглянулись.
Со стороны домов вдруг раздался душераздирающий вопль, заставив игроков застыть на месте. Крик возвышался до визга, затем вновь опускался до грудного рева, и в конце концов перешел в истеричный хохот.
-Фьоренто милосердная… - пролепетала перепуганная Далсэя, осеняя себя звездным крестом. А смех долго еще долетал до ушей пятерых игроков.
Второй день
У места, где дорога прерывалась, игроки разошлись. Какое-то время они держались в поле зрения друг друга, особенно Далсэя, но потом деревья и дома скрыли их.
В городе словно пронесся огненный смерч. Загоны для скота, раскрытые настежь, были пусты, полруразрушенные покосившееся дома будто наблюдали пустыми глазницами окон; деревья – повалены, и кора у некоторых обглодана. На некоторых острых кольях частоколов белели почти обнаженные, истерзанные трупы. Где-то впереди зловеще каркали вороны, и Нандо, подняв глаза, увидел человека, зверски распятого на стене амбара. Стервятники черным одеянием облепили его тело.
-Не попадусь, - в ужасе прошептал полурослик, упрямо глядя на петляющуюю тропу у себя под ногами, - Я маленький и ловкий, меня, может быть, и вовсе не заметят. Я беораннин, я выберусь.
Однако убеждения не помогали; помимо воли он чувствовал, как из окон домов в него впиваются горячие взгляды сумасшедших. И негде укрыться – повсюду дома, повсюду всевидящие глаза. Обливаясь холодным потом, Нандо осмелился оглянуться на одно из окон – и встретил пылающий ненавистью взор женщины-мутаната. Она шустро юркнула вглубь комнаты, но Нандо успел заметить белое, похожее на череп лицо со странными бугристыми выпуклостями на лбу. С отвращением он отвернулся.
И сразу же увидел на тропе зачерненную землю. Наклонился, чтобы получше рассмотреть ее, даже провел по ней рукой; но почва, необычайно сухая, примялась, как песок, и сохранила отпечатки его пальцев. Ни травинки не росло на этой странной земле; впрочем, скоро она закончилась, уступив место мягкой целине.
Примерно два часа спустя раздался очередной крик. Нандо уже привык ним и почти не вздрагивал; но сейчас было все иначе. Крик раздался совсем рядом, и в нем не слышалось безумия – только леденящий ужас. Вместо того, чтобы бежать в другую сторону, Нандо понесся к источнику звука, потому что голос показался ему знакомым.
На деревянных досках веранды, открывшихся взгляду полурослика, лежала умирающая женщина. Рубаха на рассеченной, судорожно вздымающейся груди была изрезана лезвием или когтями, а из горла рвались хриплые звуки.
Нандо подошел к ней на негнущихся ногах.
-Они монстры, - прошептала Далсэя Клирки, глядя на полурослика мутными голубыми глазами, в которые бил и умирал там огненными бликами стылый свет солнца, - Это плохая игра. Я первая из тех, кто умрет здесь. Это плохая игра…
В уголке некогда прелестных розовых губ вздулся и лопнул пузырек крови. Далсэя дернулась пару раз и перестала дышать.
Нандо окрестил ее звездным знаменем и укрыл мертвое тело – лучшего для нее сделать было нельзя. Он уже хотел идти – жутко было здесь, рядом с мертвецом, да и убийца мог бродить где-то поблизости – как кто-то напал на него сзади. Нандо упал на дощатый пол, больно стукнувшись о грань трухлявой ступеньки и недоумевая: как же мог он попасться на такую простую уловку? Конечно, житель Проклятого Города не лишен ни разума, ни хитрости: иначе почему он ушел, не добив жертву?
-Чужаки! – шепелявя, картавя, почти со звериными интонациями произнес голос над ухом полурослика, и смрадное дыхание коснулось его щеки, - Чужаки, чужаки, уууу!
-Постой! Я безвреден! – беспомощно вскрикнул Нандо.
-Чужаки!!! – и существо завыло, как волк, так, что кровь стыла в жилах.
Поняв, что терять нечего, полурослик, гибкий, как ласка, умело извернулся и сбросил с себя воющее человекоподобное создание. Оно отлетело, явно не ожидав такого мощного отпора. Нандо хватило времени, чтобы разглядеть его. Проклятый был невысоким, похожим на худощавого плоского человека с трехпалыми руками и язвами по всему телу. Лохмотья каких-то тряпок, бывших некогда одеждой, свисали вместе с локутами кожи, и так он был гадок, что полурослик на мгновение потерял бдительность. Чем и воспользовался безумец – замахнувшись ржавым серпом, он бросился на Нандо. Но изворотливость опять не подвела игрока – он воткнул в грудь атакующего маленький кинжал в тот момент, когда серп вонзился в гнилую ясеневую опору над головой Нандо.
Во все стороны полетели щепки. Брызнула желтоватая нечеловеческая кровь, и полурослик с усилием вытащил из существа свой кинжал. Проклятый упал, дернулся и застыл.
-Это за Далсэю, - робко прошептал Нандо, обтирая оскверненное жуткой кровью лезвие.
Существо вдруг открыло глаза, и Нандо даже вскрикнул от неожиданности: перед ним лежал человек! Разум и печаль светились в его выцветших светлых глазах. Но Проклятый разочаровал его, пролепетав:
-Чужак… Чужак… - он замолчал, силясь что-то вспомнить, скорчился от предсмертной судороги, но закончил, будто найдя новое слово, отражающие истинный ход его мыслей: - Не-чужак…
Этот лепет так и застыл на его губах, изогнутых в болезненной агонии памяти и тела.
