- Ванечка, не ходи, - уговаривала его старушка, которая проживала по соседству с Иваном.
Они сидели на ее крохотной кухоньке в стареньком покосившемся домике и пили горячий чай из больших фарфоровых кружек.
- Не могу, баба Люся, - отвечал ей крупный молодой человек, студент. - Как же я могу не пойти? Ведь я ученый. Я не могу оставить неисследованным такое место. И, тем более, я не могу допустить, чтобы вы все тут боялись всяких поверий.
- Ишь ты, какой!- проворчала баба Люся, недовольно подливая гостю чай. - Ученый он. Может, Ваня, ты и ученый, вот только городской ты, не сельский. Не жил ты в деревне, а вот я давно уже тут живу. Так что уж послушай ты меня, старую бабку Люсю!
- Ну что вы, бабушка? - молодой человек улыбался. - Вы не думайте, что я вам не верю - я вам верю. Только у страха, сами знаете, глаза велики. А поэтому я просто схожу на это ваше кладбище да покараулю там одну ночь. И устройства некоторые с собой прихвачу, какие требуются. А наутро сразу к вам, и сразу же вам доложу, бабушка Люся, что нет здесь никаких привидений. И зря вы все-таки говорите, что я не местный. У меня ведь все-таки здесь дача. Или, по-вашему, я вам не сосед?
- Сосед, сосед, - отмахнулась старушка. - Только слушай сюда, внучок, а то волнуюсь я больно за тебя. Ты знай, Ванечка, что поверья не всегда такие уже и нелепые, какими ты их себе представляешь. И, если я говорю тебе, что есть там призрак - значит, правда он там есть! И нечего тебе по кладбищу ходить. Молодой еще, небось, никого пока не схоронил, да и сам в могилу не торопишься. Так к чему беса-то дразнить и только несчастий к своей голове притягивать? Или ты несчастий еще на своем веку не повидал? Успеешь еще, Ванечка, много их в жизни, несчастий, тут уж никак без них не обойтись… Зачем же тебе еще, лишние?
- Да поймите вы, бабушка Люся, - Иван по-прежнему улыбался старушке. - Что я ученый, и мне просто необходимо знать правду. Хотя правду я и так вам могу сказать: нету там никаких привидений, не бывает такого, бабушка. Это все выдумки да бредни. Мужики местные напьются, так им спьяну и мерещится, что попало - а потом ходят, вытаращив глаза, людей пугают. А я вот покараулю одну ночку, и докажу вам, бабушка, что никакого призрака нет, чтобы вам не страшно по селу ходить было.
- Не надо мне ничего доказывать, Ванечка! - отмахнулась от него баба Люся. - Ничего я не боюсь, мне-то чего бояться? Я на кладбище ночью не хожу, и тебе не советую. Для чего тебе идти, на какой грех? Только, видно, ты меня не послушаешь, поэтому слушай другое.
Коль призрак пугает, видать, он злой, а раз злой, то и тебя запугивать будет что есть мочи. И знай же тогда, что как бы он ни юлил, как бы ни баловал, ты в глаза ему не смотри ни на мгновенье. Глянешь - и пропадешь, не сможешь уже от глаз его мертвых оторваться. Увидишь его - так глаза сразу опусти, перекрестись и иди с Богом. Молитвы ты знаешь, Ванечка? Крест есть у тебя?
- Не верю я в Бога, бабушка. Некрещеный я. И в призраков я тоже не верю, а потому и бояться не буду.
- Ну тогда я помолюсь за тебя! Но от имени Божьего ты не отрекайся, - баба Люся вздохнула и сокрушенно покачала седой головой, заискивающе заглядывая Ване в глаза. - Не ходил бы ты, Ванечка. Не дерзил бы понапрасну. Чует мое сердце, на верную беду я тебя отпускаю, на смерть. А тебе бы жить еще да жить. Поживешь, вон, гляди, и внучке моей, Дуньке, женихом наречешься…
- А ты за других-то не решай, бабушка! - послышался голос Дуни откуда-то из передней.
- А ты чужих бесед-то не подслушивай! - крикнула бабушка. - Вот стрекоза какая, до всего ей дело имеется…
Отставив пустую чашку, Иван встал из-за стола.
- Спасибо вам, баба Люся, - произнес он добродушно. - Вы не переживайте, ступайте лучше Дуне чайку налейте. Вечереет уже, а мне еще домой зайти надо, приборы собрать. А наутро я сразу к вам, обещаю.
- Ступай, ступай, внучок, - запричитала старушка сокрушенно. - Впрочем, лучше бы ты не ходил никуда, да тебя, верно, не переубедишь, упертый ты зародился… Ступай с Богом, только ты не забудь, о чем тебя старая бабка Люся предупреждала…
- До свидания, бабушка.
Уже на крыльце домика он увидел Дуню, которая, казалось, его и поджидала.
- Пойдешь все-таки? - спросила она, легко спрыгнув с деревянных перил. - Не ходил бы… Ты знаешь, бабка ведь правду говорит, лучше бы ты ее, старую, послушал.
- Ты не бойся, Дунечка, - ласково ответил ей Ваня. - Я ведь завтра вам же первым обо всем расскажу.
- Завтра… То завтра! Я ведь, верно, всю ночь теперь спать не буду...
- Еще чего! Спать она не будет. Ложись вечером в постель и спи. Тебе-то что не спать?
- Беспокоюсь я за тебя, Ваня! - схватив его за краешки локтей, девушка придвинулась ближе к его лицу и зашептала ему быстро-быстро, глядя снизу вверх в его глаза. - Глупый ты, дурной… На беду ведь идешь, на несчастье, на верную погибель. Как же мне дальше быть, коль тебя не станет? Тебя ведь ничем не уймешь. Нечистая тебя не трогает, вот и ты ее не трогай. Зачем же горе на себя накликивать, зачем беду в свои объятия звать? Надо ли тебе этих непутевых встреч? Остался бы, и жили бы спокойно дальше от кладбища этого в стороне… к чему оно нам?
Дуня вдруг отстранилась от Ивана и отвернулась, заплакав.
- Дуня! - он растерялся, - Дунечка!
Помедлив, он подошел к ней сзади и положил руки ей на дрожащие плечи.
- Дунечка. Ты что? Ну зачем ты плачешь? Все в порядке будет. Ничего страшного не произойдет, вот увидишь.
- Ты почем так уверен? - крикнула она сквозь слезы. - Тебе откуда знать?
- Дунечка, ничего страшного не случится. Случиться просто ничего не может. Это всего лишь сказки. Страшные деревенские сказки. Только и всего. Я потом тебе другие расскажу, хорошие. Хочешь? А сначала тебе правду всю расскажу про это место. А правда в том, что ничего страшного в этом месте нет. Кладбище - это всего лишь место, где мертвые спят. Там просто тишина и покой. Знаешь, сколько таких кладбищ в больших городах? Море! И ничего страшного там не происходит. Я тебя потом в город свожу как-нибудь, и ты сама все увидишь.
- Не надо мне никаких сказок! Не надо мне городов! - отскочив от него, Дуня обернулась и снова прижалась к Ивану, подняв на него светлые глаза, полные слез. - Только не надо никуда уходить, слышишь? Я прошу тебя, не надо! А впрочем, ты все равно уйдешь, я знаю. Ты храбрый… Ты такой храбрый! А хочешь, хочешь, я с тобой пойду, Ваня?
- Вот еще! Это еще зачем?
- Я тоже… Я тоже хочу быть храброй. Я боюсь… Боюсь отпускать тебя одного!
Ваня осторожно погладил заплаканную девушку по волосам:
- Вот кому не место на кладбище, Дуня, так это тебе. Твоя храбрость будет в том, если ты отпустишь меня спокойно и будешь ждать. Иди домой - видишь, на тебя бабушка из окна смотрит. Она уже давно чай тебя ждет пить. Сейчас чаи погоняете и спать. А я утром к вам приду. Договорились?
Посмотрев Ване в глаза с мгновенье, Дуня отшатнулась и бросилась в слезах к дверям. На пороге она обернулась:
- Не придешь ты, не придешь, Ваня! Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно! Береги себя, Ваня! Береги, если сможешь.
Всхлипнув, Дуня убежала в дом, а Иван так и остался в растерянности стоять на крыльце.
Помедлив с несколько минут, он пошел к себе домой. Ему все-таки стало не по себе от слов Дуни, и в душу его начали было закрадываться сомнения, но он тут же отогнал их прочь от себя.
«Глупости! - подумал Ваня, - какие привидения? Я же ученый. Разве можно поверить в такое? Вот девчонка такого мне наговорила, что и впрямь не по себе стало. Видно, голову я от ее рассуждений и от голоса ее потерял. Правда, что ли, мне на ней жениться?».
Но и эти мысли он отогнал от себя прочь. Прежде всего для него было дело.
Когда он добрался до кладбища, висели уже серые сельские сумерки, и все вокруг уже, казалось, начало приобретать иные, чуждые, очертания. Но Иван, как ученый, знал, что это всего лишь не более чем игра его настороженного воображения, обусловленная некоторым помутнением видимости.
И все же, когда он подошел к обветшавшей ограде старого кладбища, ему стало как-то нехорошо, неловко, и он замер было в нерешительности перед входом, с сомнением глядя на древние, почерневшие и покосившиеся от времени кресты.
Глядя на них казалось, что над темными очертаниями надгробий висят не сумерки, а самая настоящая пронизывающая тьма, сотканная не из времени суток, а из чего-то иного, настоящего и очень черного: чернее самой глухой ночи.
«Ерунда. Нервы шалят твои, ученый! Стыдно».
Он шагнул ко входу, но тут же вздрогнул и снова замер - так ему стало жутко, и так холодно, словно его окатили только что ледяной водой, так, что даже прожилки его озябли и затряслись.
«Не ходи!» - словно в самой глубине его головы прозвучал чей-то протяжный голос, и тут же перед глазами его всплыли снова и Дуня, и баба Люся, и он словно бы заново услышал их голоса.
«Молодой еще, небось, никого пока не схоронил, да и сам в могилу не торопишься. Так к чему беса-то дразнить и только несчастий к своей голове притягивать? - засокрушалась, запричитала совсем рядом баба Люся, качая седой головой. - Не ходил бы ты, Ванечка. Не дерзил бы понапрасну. Чует мое сердце, на верную беду я тебя отпускаю, на смерть».
«Как же мне дальше быть, коль тебя не станет? - крикнула ему в слезах Дуня. - «Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно!».
Ваня вздрогнул и стал озираться по сторонам. Здесь, где он стоял, за пределами старого кладбища, было бы будто светлее и спокойнее, здесь еще висели серые сумерки, не успевшие еще перейти в черную ночь.
- Глупости, - выдохнул Ваня. - Я пойду. Пойду!
Где-то неподалеку громко завыла собака, и он снова вздрогнул, но уже не обернулся и переступил черту кладбища.
И тут же, в это мгновение, вокруг него стало тихо-тихо.
- Вот и хорошо. Тишина и покой. А значит, никого здесь нет, - сказал сам себе Иван, но голос его прозвучал совсем неуверенно, были в звучании его и дрожание, и трепет, и лишь сердце отдавалось громко-громко в его висках, словно крича о том, что нету на самом деле никакого покоя в этой зловещей тишине, и не несет она на самом деле в себе никакого облегчения.
Темные кресты, казалось, окружили его, обступили своим тесным кольцом, опутанным кладбищенской тьмою, и тишина эта стала какой-то ватной, неестественной, вокруг не было ни шороха: ни шелеста травинки, ни пичуги, ни ночного кузнечика, и Ване показалось, будто это место поглотило его, забрало себе, спрятало небрежно у себя на черной ладони, словно бы раздумывая, в какой момент стоит раздавить его тонкие виски своими скользкими пальцами.
Страх опутал его тело, но назад пути уже не было - он пришел.
«За работу, ученый», - мрачно усмехнувшись, Иван осторожно побрел по одной из узких кладбищенских дорожек, ступая подошвами своих ног так тихо, словно боясь разбудить мертвых, словно и впрямь остерегаясь каких-нибудь призраков или ходячих мертвецов, в которых он, как ученый, не верил.
Пройдя некоторую долю черного кладбища, Иван свернул к одному из заброшенных земляных холмов и нерешительно присел подле одного из полуразрушенных мрачных надгробий и принялся ждать.
«Тоже мне, ученый, - подумал он про себя, и неприятный зябкий холодок пробежал у него по влажной спине. - Ну какой же я ученый, на самом деле. До ученого мне еще далеко, мне еще учиться и учиться. И зачем я полез в это дело? Кому я, в самом деле, и что захотел доказать? Пустоголовый студент, захотевший блеснуть искрой своего мнимого профессионализма. Физик недоделанный».
Иван вздохнул, с напряжением обводя взглядом безмолвные кресты.
«Ладно, пришел уже. Надо работать. Приборы у меня есть. Хотя какие уж тут особенные приборы. Лишь фотоаппарат да камера ночного видения. Даже датчиков никаких… Ученый! Что ж, поначалу должно и этого хватить, впрочем. Что же мне фиксировать этими самыми датчиками, в самом деле? Неужто правда каких-нибудь призраков? Это чушь. А вот на каких-нибудь сатанистов, алкоголиков да вандалов данной аппаратуры как раз должно хватить - все же они люди».
Иван сидел на темной кладбищенской земле, которая казалась совсем холодной, несмотря на то, что еще стояло лето, - такой, словно местной промозглой почвы уже коснулись своим мертвенно-ледяным дыханием и пробили до основания заморозки.
Кладбище казалось совсем другим миром, мрачным, отличным от всего прочего окружающего мира, словно это был некий остров, оазис черной тьмы и холодного тлена среди целого мира - живого и ярко-подвижного, наделенного множеством тональностей нежных звуков этих движений.
Он сидел и ждал, робко ежась от холода, и размышлял, пытаясь скоротать долгие часы черного пустого времени, царившего в этом страшном маленьком мирке, пытаясь унять колотящееся безумно сердце и пытаясь отогнать от себя навязчивую мысль, никак не желавшую уйти из его головы: «Скорей бы утро. Скорей бы рассвет».
Но рассвет был еще совсем не близок, секунды шли мучительно медленно: так, что Ивану казалось, словно целая жизнь его проходит сейчас в этих мрачных холодных секундах.
Призрак плавно проплыл молочно-белым пятном, балансируя легкими бесплотными касаниями над верхушками покосившихся надгробий.
Ваня сморгнул и зажмурился, встряхивая головой.
«Этого не может быть. Ученый! Ты же знаешь, что этого просто не может быть».
Он открыл глаза и снова посмотрел в ту сторону, в какой, как ему показалось, он видел призрака.
Там ничего не было.
Он вздохнул облегченно и осторожно оглянулся по сторонам, пытаясь унять расшатавшиеся нервы. Но вокруг были только кладбище да ночь, да тишина - такая мертвая, что ему было понятно, что здесь действительно никого, кроме него, не было, и ни о каких сатанистах не могло быть и речи.
И о призраках тоже.
Ваня взглянул на часы, желая узнать, сколько еще часов предстоит ему провести в этом черном месте, где холодным дыханием кожу обжигает смерть, так, что сердце обливается ледяной влагой, да его собственное дыхание на фоне всей этой зловещей тишины кажется оглушающе громким звуком, разрушающим остатки его потрепанных нервных сил. Но часы его остановились, словно стрелки их прилипли к окоченевшему циферблату, намертво приклеившись и потеряв всякую возможность движения.
Краем глаза Ваня заметил белое пятно, ярко выделяющееся на фоне окружающей его черноты. Призрак плавно направлялся куда-то в сторону, казалось, не замечая ни черных крестов, ни их отчаянного гостя, рискнувшего бросить наглый вызов этой кладбищенской потусторонней силе, вторгнувшись на их запретную леденящую территорию, где правили лишь холод и тьма, да что-то еще: непонятное, неподвластное человеческому уму.
Вскочив, Ваня обернулся, уставившись в темноту того места, где он только что видел призрака, но там никого не было. Судорожно хватая ледяной воздух, который был насквозь пропитан смертью, словно невидимой незримой отравой, затрудняющей дрожащее дыхание, и пуская пар изо рта, молодой человек заметался на месте, забился, оглядываясь и дрожа всем телом, но лишь тишина была ему ответом на его отчаянные поиски - вокруг никого не было.
Ваня замер, тяжело дыша. Он стоял и озноб бил его тело, покрывая кожу противным и липким холодным потом. Сердце его стучало так, что, казалось, будто где-то совсем рядом бьется огромный молот, готовый оглушительным звуком своих ударов выдать затаившегося во тьме человека, словно на звук этот его без труда смогут найти ледяные силы, правящие здесь, и отдадут на растерзание этой черной и кровожадной невидимой силе.
Но вокруг никого не было. Камера и фотоаппарат были забыты - молодого человека захлестнул страх, леденящий ужас, не позволяющие ни думать, ни предпринимать что-то, ни говорить.
На какое-то мгновенье ему снова привиделась баба Люся. «Не ходил бы ты, Ванечка, - сокрушенно бормотала старушка, качая головой. - К чему беса-то дразнить и только несчастий притягивать на свою голову? Но только ты знай: как бы призрак ни юлил, как бы не баловал - не гляди в глаза его ни на мгновенье. Глянешь - и пропадешь, уже не сможешь от глаз его мертвых оторваться».
- Ерунда, - пробормотал Иван, и слова его словно повисли в пустом бестелесном пространстве, выдавленные, выжатые из его пересохших губ, слетевшие и упавшие в холодный воздух тихим хрипловатым звуком, - нервы шалят… Это всего лишь… нервы.
Он еще раз оглянулся по сторонам, но вокруг по-прежнему никого не было. Только задней части его плеча было холодно, так холодно, словно кто-то дышал ему в спину, обжигая своим ледяным дыханием, отчего плечо его немело и как будто отмирало.
Вздрогнув, Ваня оглянулся, но позади него никого не было.
«Нервы. Это все нервы».
Призрак плавно проплыл уже совсем рядом, но, как и в прошлые разы его появления, казалось, будто Ивана он не замечал, и, спустя еще одно мгновенье, растворился в кладбищенской темноте. Задрожав всем телом, Ваня отступил назад и снова оглянулся. Вокруг его стояла лишь черная тьма, казавшаяся теперь еще чернее, словно она подобралась к нему уже совсем близко, сгустившись, сжав его плотным кольцом, из которого было ни выбраться, ни продохнуть через этот плотный леденящий воздух.
И тут призрак возник снова, но уже прямо перед Иваном, мертвое белое лицо его оказалось совсем близко: так, что даже могильным зловонным холодом пахнуло прямо в Ванино лицо, и мертвые ввалившиеся глаза уставились своим пустым безмолвным взглядом прямо в глаза Ивану.
Онемев от холода и отчаяния, Ваня развернулся и бросился бежать, прочь с кладбища, прочь от этого черного безумного места, прочь от этого холода, стоящего здесь, пропитанной смертью могильной пеленой, прочь из этого безумного мира, где не было ничего живого и не ощущалось ничего святого в почерневших от времени усыпальниц покоившихся. Он бежал, и сердце его выскакивало из груди - так отчаянно, так больно, словно готовое разорваться сию же минуту на части, остановиться, чтобы Иван рухнул тут же наземь и провалился в черные объятья этого мрачного зловонного мира, где не могло быть ни спасения, ни посмертного покоя.
Перепрыгивая через кусты и осколки обветшавших памятников, Иван выбежал за пределы кладбища и побежал по пыльной проселочной дороге, обезумевший, омертвевший от леденящего смертельного ужаса, оставшегося у него внутри. Он бежал прочь, словно спасаясь от настигавшей его погони, словно зверь, убегающий от преследующего его хищника, он бежал туда, где надеялся найти спасение, укрыться: он бежал домой, он бежал куда-нибудь, он просто убегал - лишь бы прочь, лишь бы подальше от этого проклятого зловонного места.
Задыхаясь и чуть не падая, он вылетел на один из сельских глухих перекрестков, но тут же его ослепил яркий свет фар, выехавшего автомобиля: тут же его сбила машина, и он бессильно и безжизненно упал на землю.
2008
