- Расскажите, Иван Иванович, что-нибудь страшное!
Иван Иванович покрутил ус, кашлянул, причмокнул губами и, придвинувшись к барышням,начал:
- Рассказ мой начинается, как начинаются вообще все лучшие русские сказания: был я, признаться, выпивши... Встречал я Новый год у одного своего старинного приятеля и нализался, как сорок тысяч братьев. В свое оправдание должен я сказать, что напился я вовсе не от радости. Радоваться такой чепухе, как Новый год, по моему мнению, нелепо, недостойно человека. Новый год такая же дрянь, как и старый, с той только разницею, что старый год был плох, а новый ещё хуже...По-моему, при встрече Нового года нужно не радоваться, а страдать и плакать, покушаться на самоубийство. Не надо забывать, что чем новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег...
Итак, напился я с горя. Когда вышел от приятеля, то соборные часы пробили ровно два. Погода на улице стояла подлейшая...Сам черт не разберет, была то зима или осень. Темнота стояла такая, что хоть глаз выколи: глядишь-глядишь, и ничего не видишь, словно тебя в жестянку с ваксой посадили. Порол дождь...Холодный и резкий ветер выводил ужасные нотки: он выл, плакал, стонал, визжал, точно в оркестре природы дирижировала сама ведьма. Под ногами жалобно всхлипывала слякоть; фонари глядели тускло, как заплаканные вдовы...Бедная природа переживала фридрих-гераус...Короче, была погода, которой порадовался бы тать и разбойник, но не я, смиренный и пьяненький обыватель. Меня повергла она в грустное настроение.
"Жизнь-канитель...- философствовал я, шлепая по грязи и пошатываясь. - Пустое, бесцветное прозябание...мираж...Дни идут за днями, годы за годами, а ты всё такая же скотина, как и был...Пройдут ещё годы, и ты останешься все тем же Иваном Ивановичем, выпивающим, закусывающим, спящим...В конце концов, закопают тебя, болвана, в могилу, поедят за твой счет поминальных блинов и скажут: хороший был человек, но жалко, подлец, мало денег оставил!"
Шел я с Мещанской на Пресню - дистанция для выпившего почтенная. Пробираясь по темным улицам и переулкам, я не встречал ни одной живой души, не услышал ни одного живого звука. Боясь набрать в калоши, я сначала шел по тротуару, потом же, когда, несмотря на предосторожности, мои калоши начали жалобно всхлипывать, я свернул на дорогу: тут меньше шансов наткнуться на тумбу или свалиться в канаву.
Мой путь был окутан холодной, непроницаемой тьмой: сначала я встречал по дороге тускло горящие фонари, потом же, когда я прошел два-три переулка, исчезло и это удобство. Приходилось пробираться ощупью...Вглядываясь в потемки и слыша над собой жалобный вой ветра, я торопился...Душу мою постепенно наполнял неизъяснимый страх...Этот страх обратился в ужас, когда я стал замечать, что я заблудился, сбился с пути.
"Извозчик!" - закричал я.
Ответа не последовало...Тогда я порешил идти прямо, куда глаза глядят, зря, в надежде, что рано или поздно я выйду на большую улицу, где есть фонари и извозчики. Не оглядываясь, боясь взглянуть в сторону, я побежал...Навстречу мне дул резкий холодный ветер, в глаза хлестал крупный дождь...То я бежал по тротуарам, то по дороге...Как уцелел мой лоб после частых соприкосновений к тумбам и фонарным столбам, мне решительно непонятно.
Иван Иванович выпил рюмку водки, покрутил другой ус и продолжил:
- Не помню, как долго я бежал...Помню только, что, в конце концов, я споткнулся и больно ударился о какой-то странный предмет...Видеть его я не мог, а осязавши, я получил впечатление чего-то холодного, мокрого, гладко отшлифованного...Я сел на него, чтобы отдохнуть...Не стану злоупотреблять вашим терпением, а скажу только, что, когда, немного спустя, я зажег спичку, чтобы закурить папиросу, я увидел, что я сижу на могильной плите...
Я, не видевший тогда вокруг себя ничего, кроме тьмы, и не слышавший ни одного человеческого звука, увидев могильную плиту, в ужасе закрыл глаза и вскочил...Сделав шаг от плиты, я наткнулся на другой предмет...И представьте мой ужас! Это был деревянный крест...
