А еще помнишь мою сестру троюродную? Ага, баба Настасья, да, царство ей небесное.
Так она мне вот что рассказывала.
Дело было после войны, в 47-м. Вишь че, тады голод был, ага. Ели, чего в рот полезло: и овес запаривали, и с желудей муку мелили, да с отрубями запаренными смешивали... Скока народу помёрли от ентих отрубей-то - оооой, мамы мои родные! Запарють йих, а йисть-то хочется, вишь че. Ну, и не выдержуть, бывало, поедять, а он в брюхе-то разбухаить и все там рветь, али закупориваить... Помучаются так-то люди, да помирають на третий день. Семьями помирали, ага...
И вот, в тот год баб Настину золовку поймали у поля с горстью пшеницы в кармане, вишь че, ага... Тады, вишь че, не щадили ни стара, ни млада. Всех гребли! Вот и золовку-то посадили. Дали 10 лет строго режиму, и все тут, ага. Отправили на торфоразработки. А она, вишь че, слабая здоровьем-то была, ну и померла вскоре.
Настасья-то скрыла от свекрови смерть дочери. Свекровка-то, она, вишь че, болела дюжа, вот Настасья решила ужо ие поберечь-то. И вот, как-то ночью Проснулася Настасья от того, что свекровь с кем-то на печи говорить, а отвечаить ей золовкин голос. Уж она испугалася! Лежить ни жива, ни мертва. Еле утра дождалася, ага.
Побегла она к бабке одной по утру-то. Рассказала той бабке, чего в избе делаиться. Та и присоветовала травы какой набрать, да все входы-выходы, да оконца, да трубу, да щелки ей обложить, ага... Настасья так и сделала.
Вот вечером лягли она спать, свет потушили. Вдруг стали окна, как от ветра дрожать. И свекровь заголосила: "Чего жа ты, детонька моя, ко мне все никак не придешь?" А окна ище больше стучать, потом по стенам застучало, навроде, шагает хто, потом по крыше, вишь че, ага... И в трубу хтой-то сунулси, да не тут-то было, ага. И вдрух хтой-то зычно так говорить: "Не могу, мне сноха все ходы перекрыла!"
Потом стукнуло чтой-то в стену так, что бревна в венце затрещали, и все пропало, ага.
Больше ничаго такого не было... Так-то вот.
